Статья Видаль-Наке вызвала вздох облегчения в парижских левых салонах. Их завсегдатаи поздравляли друг друга на террасах кафе. Достали-таки этих ревизионистов! Теперь можно спать спокойно. Тион приоткрыл крышку священного ящика Пандоры, но Видаль-Наке спас цивилизацию, сев на эту крышку. Нам любезно советовали обо всем забыть.
Но среди крайне левых нашлись люди, которые начали размышлять и пришли к выводу, что этой дискуссии не хватает политического измерения, что я не дал его в своей книге, чтобы читатель познакомился сначала с фактами, а не отбрасывал их, руководствуясь личными политическими убеждениями. Эти люди составили листовку, отпечатали ее тиражом 20000 экз. и распространили в начале октября 1980 г. Я не участвовал в ее сочинении, но одобряю ее основные положения. Вот они:
Наше королевство - тюрьма.
Классовые общества испытывают постоянную необходимость в том, чтобы указывать угнетенному населению на ложных врагов, ложные ужасы вместо настоящих. Религия выполняла эту роль отвлечения и объединения общества поверх его антагонизмов. Она переносила с земли на небо социальные противоречия: Бог и Дьявол. Несправедливое распределение богатства в зависимости от социального происхождения преобразовывалось в ней в справедливое распределение вознаграждения и кары по заслугам. Ужасные видения ада, вечного огня заставляли эксплуатируемых смиряться со своей нищетой. Мифические ужасы были придуманы для того, чтобы люди покорно сносили свою повседневную бедность и нужду.
Сегодня религия и мораль утратили свою силу, но классовое общество сохраняется равно как и его фундаментальные потребности. Эстафету приняли политика и идеология. Люди должны обрести некое единство, объединиться против общих врагов, испытывая одинаковые страхи. Политическая лжеоппозиция подменяет собой реальное социальное противостояние. Гипертрофированные или придуманные ужасы должны, по контрасту, убедить пролетариев лучше ценить их нынешний "комфорт", в то время как подлинная причина их реальной нищеты остается скрытой. Бред, который рождается этими социальными потребностями, ничуть не лучше религиозного мракобесия.
Свобода это рабство
В современной политической мысли фашизм как идеология играет роль Дьявола. Мир нацистских концлагерей вполне заменяет ад. Антифашистская идеология выражает готовность спасти демократию любыми средствами от фашизма и от этатистских диктатур, которые с ним более или менее отождествляются. Но в действительности эта идеология является прежде всего средством утопить собственные перспективы пролетариата в путанице понятий и интегрировать этот класс в ряды защитников капиталистического мира.
Противоположность между фашизмом и антифашизмом, которую делают абсолютной, это, прежде всего, плохая шутка, которую эксплуататоры и политики сыграли с пролетариатом. Сколько лицемерия она под собой скрывает! Прежде чем вступить в войну против фашизма, демократические государства, равно как и СССР и левые партии в Италии, Германии и Испании сначала пытались найти с ним компромисс и заключить пакт. После войны в Италии и Германии шпики и чиновники, которые служили Муссолини и Гитлеру, были поставлены на службу демократическому государству. Что же касается режима Франко, то он был совершенно естественным образом интегрирован в новый западный порядок. Мифология антифашизма, как либерального, так и сталинского, переписывает историю и скрывает глубокое единство демократических и диктаторских форм в любом государстве. Демократия всегда готова превратиться в диктатуру и наоборот ради спасения государства. Только с помощью радикальной критики государства и системы наемного труда, а не путем сохранения их во избежание худшего, мы можем вести реальную борьбу против диктатур или диктаторских мер (ограничения свободы слова и передвижения, запреты на профессии - эти меры свойственны любому государству).
Итальянский фашизм и немецкий нацизм были побеждены западными и сталинскими армиями, но это не помешало антифашистским государствам стать сегодня наследниками фашизма. Фашизм был испытательным стендом для современного капитализма: вмешательство государства в рыночную экономику, автомобили для всех, постоянное промывание мозгов, классовое единство, искажение и интеграция пролетарских, социалистических идеалов.
Гитлеру удалось объединить немцев и направить их чувство мести на ложного врага: на евреев. Отсюда отвратительное лицемерие интеллигенции и народа. Для потрясенного после 1914_18 гг. немецкого капитализма антисемитизм стал цинично используемым средством политического объединения разнородных социальных слов вокруг государства. Антифашизм выполняет ту же политическую функцию и использует те же психологические рычаги, хотя цель изменилась. Нужно покончить и с антисемитизмом, и с антифашизмом. И тот, и другой - "социализм дураков".
Антифашизм это более развитая, более утонченная форма, чем антисемитизм, но не менее контрреволюционная. Он воспитывает рефлексы ненависти. О фашизме нельзя думать - это табу. По отношению к фашизму все дозволено: ложь, различные трюки, суд Линча, призывы к государству. Антисемитизм хорошо работал как против конкурента-бакалейщика, так и против жидо-большевизма, жидо-капитализма. Термин "фашизм" обладает способностью еще более широкой ассимиляции. Все, что мешает, все, что непонятно, становится "фашизмом".
С XIX века левые выполняли роль сторожевых псов государства, превентивно облаивая пролетарскую революцию или любой другой народный бунт, объединяясь с правыми в обстановке массовых репрессий: в Берлине (1919_23), в Барселоне (в мае 1937 г.), в Сетифе (8 мая 1945 г.). Это левые обличали и обезоруживали повстанческие движения, натравливая народ на врагов порядка. И сегодня в Италии именно они цементируют священный союз вокруг государства.
Но как можно сравнивать расистскую идеологию с антифашизмом, который хочет именоваться также антирасизмом? В действительно антифашизм призван скрывать и оправдывать всякие мерзости по отношению к тому или иному народу. Прежде всего, за ним скрывается отвратительный антинемецкий расизм, но им маскируются и колониальные репрессии: алжирские повстанцы, которым устроили кровавую бойню в Сетифе, это были "гитлеровцы". Антифашизм превратил антирасизм в пустое слово. Все против расизма и все приспосабливаются к расизму, который нельзя назвать по имени. С другой стороны, расистами объявляют тех, кто ими не является.
Но как сравнивать тех, кто бросал евреев в "газовые камеры", с теми, кто пришел, чтобы положить конец "геноциду"? Разница и в самом деле большая: фашисты и нацисты открыто творили зло, а наш демократический и "социалистический" мир довольствуется тем, что позволяет каждый год умирать от голода десяткам миллионов людей, которых лучшее распределение имеющихся продуктов питания могло бы спасти.
Не воля его вождей сделала фашизм смертоносным. Как и его враги, он был вовлечен в войну и, как и они, хотел выиграть ее любыми средствами, включая самые жестокие. Если бы он имел атомную бомбу, он бы ее, несомненно, использовал. Депортация миллионов людей в концлагеря не сводилась к инфернальной идее нацистов, дело было, прежде всего, в нехватке рабочей силы, необходимой для военной промышленности. Все меньше контролируя ситуацию, поскольку война продолжалась, и против него объединялись превосходящие силы, фашизм не мог больше обеспечивать достаточное питание заключенных и должное распределение продуктов питания. Номера вместо личностей, концлагеря с их бесчеловечностью, бюрократией, опустошительными эпидемиями, недоеданием, душераздирающими слухами - это лишь гипертрофированное изображение мира, в котором мы живем, а не "тьма внешняя".
Невежество это сила
Эти "газовые камеры" (о которых нам прожужжали уши и которые были самым колоссальным орудием преступления в истории, которые, по "признаниям" эсэсовцев и "свидетельствам" бывших заключенных, были в ряде концлагерей, где их продолжают показывать туристам, хотя, по официальному признанию, их там не было), эти "газовые камеры" представляют собой тот ужас, который позволяет затмить реальные ужасы депортации и концлагерей, нацистских и прочих. Слухи о "газовых камерах", которые Нюрнбергский Трибунал сделал официальной версией, позволяет обойтись без настоящей, глубокой критики нацизма. Эти мифические ужасы позволяют замаскировать реальные и банальные причины создания концлагерей в войну.
Депортированные, которые не вернулись, погибли, потому что шла война. На их смерти спекулируют, чтобы отодвинуть на второй план десятки миллионов погибших во Вторую мировую войну. И если не произойдет социальная революция, которая опрокинет весь этот мирок, несомненно, мы увидим через несколько лет, как интеллектуалы будут каяться и спрашивать себя, как они могли впасть в такое заблуждение. Другие будут объяснять, что ложь была временно необходима.
После войны 1914_18 гг. отвращение к этой гигантской бойне было всеобщим. Пацифизм нашел отклик в широких слоях населения. Война же 1939_45 гг. была настоящей победой капитала. Переход к миру прошел спокойно, без особых пролетарских волнений. Эта война, гораздо более смертоносная, чем предыдущая, казалась оправданной. Надо было разбить Гитлера, уничтожить Дьявола. Никаких нелепостей вроде Вердена! Зато Сталинград, открытие Второго фронта, Сопротивление - все это совсем иное, думают люди, которые именуют себя иногда революционерами.
Война это мир
Профсоюзы призывали рабочих на заводах напрягать силы, помогая фронту, во имя борьбы за Свободу, Социализм и Права человека. Никогда не было выпущено столько смертоносного оружия. Людей убивали во всех концах света в конфликтах, развязанных империалистическими державами. Но военные министерства стали министерствами обороны: может быть, их стоило переименовать в министерства мира, как в романе Оруэлла "1984 год"? Воинственные националистические вопли тех времен уступили место пацифистским речам лидеров современных государств. Да, мы ведем войны, но ради сохранения мира. Современная военная пропаганда это не столкновение двух ограниченных национализмов. Но она всегда выпускает на сцену чудовищ и порождает ужасы. Оправдания имеют целью заставить забыть о своем собственном варварстве.
Недавно в Камбодже увеличили в несколько раз число погибших и скрыли настоящие причины катастрофической ситуации, чтобы свалить все на банду сумасшедших убийц во главе с Пол Потом - новым Гитлером. Цифры, раздутые в Ханое, подхватила правая пресса США. Каждый преследовал свои цели: Вьетнаму нужен был предлог для оправдания своей интервенции, американцам - пища для подпитки своего антикоммунизма и средство заставить забыть о своей неблаговидной роли в этом регионе. В то время, как Запад поднимал шум вокруг Камбоджи, такие же массовые убийства происходили на Тиморе, захватившая который индонезийская армия использовала французское и американское оружие. Мы были озабочены этим и готовы к действию, но пресса, как правая, так и левая, молчала.
Единственно возможная революционная линия поведения это не впадать в антифашизм, не видеть повсюду фашизм, как это делают леваки. Нужно противостоять любой военной пропаганде. Наш враг - не какие-то чудовища, а социальные отношения и люди, которые их защищают. Наш враг - деньги и государство. В борьбе с ними человечество не обретет недостижимый рай, но создаст общество, в котором можно будет жить. Фашизм был общественным движением, призванным укрепить государство, которое не могло больше поддерживать порядок и объединять общество. Антифашизм - средство защиты государства; левые участвуют в правительстве якобы для того, чтобы предотвратить фашизацию государства, они поддерживают государство, чтобы бороться против фашизма, реального или воображаемого.
В 1936 г. испанские анархо-синдикалисты отреклись после путча Франко от своих антигосударственных принципов: антифашизм и рабочая кровь были поставлены на службу республиканскому государству. В Италии сегодня антифашисты в союзе с противниками "красного террора" объединяют население вокруг государства. Но и здесь все переходит в безумие. Тайные агенты этого антифашистского государства сами организуют убийства и похищения, как в случае с Альдо Моро. Вину потом сваливают на какие-то крайне левые или крайне правые элементы, а СМИ бьют в свои там-тамы, чтобы не была слышна никакая иная версия, кроме официальной (см. Джанфранко Сангвинетти. "О терроризме и о государстве").
В стране дезориентирующей лжи.
Несмотря на скептицизм в отношении официальных заявлений, ложь продолжает действовать. Ей не верят, но из безразличия и ко лжи, и к правде. Интеллигенция стала ужасно пассивной. Демократия это общество не свободы мысли, а пустой болтовни с глубочайшим уважением к индивидуальной глупости.
Самый поразительный аспект истории официальных истин эта та легкость, с которой те, кто ее преподносит, меняют свои пропагандистские костюмы, когда они выходят из моды. В горячие времена репортажей из Камбоджи цифры менялись каждый день без каких-либо объяснений их несовпадения. Поток противоречивой информации о недавних событиях в Польше поверг нас в большое смущение: никто не мог точно ответить на вопросы: сколько? где? когда? Что же касается сторонников существования "газовых камер", то они постепенно отступают, но никогда не признают, что то, что они говорили накануне, было чистой ложью.
По сравнению с феодальным миром, демократический и буржуазный мир не в состоянии создать монолитную религию, которая будет единодушно принята. Но у него есть святые истины, и он хорошо платит тем, кто их защищает. Мы не собираемся исправлять эти истины, мы хотим их разрушить и разоблачить лжецов. Может быть, у нас никогда не будет "научных" доказательств того, что газовых камер не было (все большее число самих евреев сомневается в сих существовании), доказательств, которые нельзя будет подвергнуть критике. Ниспровергая идеологию, мы понимаем и ее действие, и то, что она скрывает. Важно заставить по-иному посмотреть на некоторые факты и по-иному понять общественные реалии, прекратить массовое производство лжи, которую нас хотят заставить проглотить.
Наша эпоха - время тупого безразличия одних и железобетонной враждебности тех, кто остается в плену политических идей и рефлексов. Это препятствия на нашем пути. Но эта эпоха рождает также умы, способные нас понять, и силы, способные ее разрушить.
Только коммунистическая борьба пролетариата, разрушение системы наемного труда, рыночной экономики и государства позволят покончить с политическим бредом, отраженным в идеологиях".
Через несколько дней после появления этой листовки взорвалась бомба. В пятницу 3 октября 1980 г., после полудня, во время богослужения, мощная бомба взорвалась перед синагогой на улице Коперника, в одном из шикарных кварталов Парижа. Несколько прохожих были убиты и ранены. Никто не взял на себя ответственность за это преступление.
Политические круги немедленно пришли в возбуждение. Эмоции, декларации, демонстрации под грохот там-тамов СМИ придали этому событию значение национального кризиса, чего простые люди не ощущали. Это политический, журналистский и интеллектуальный мир впал в истерику и единодушно указал обвиняющим перстом на тех чудовищ, которые, по его мнению, только и могли посягнуть не только на человеческие жизни, но и на господствующую идеологию, - фашистов, нео-нацистов и прочих ультра-националистов.
Они не были застигнуты врасплох, эти бледные наследники разгромленного фашизма; уже несколько месяцев их травили полиция и пресса, которая в данном случае чувствовала себя свободной - свободной говорить, что угодно. Нашпигованные агентами полиции и сионистскими шпионами, расколотые на враждующие секты, крайне правые жили в страхе и бессилии. Оставался лишь один шаг до того, чтобы объявить морально ответственными за преступление Фориссона, "Ла Вьей Топ" и их друзей. И этот шаг сделали политические комиссары из "Нувель Обсерватер": "От "новых правых", которые своими индоевропейскими пророчествами готовят почву для неонацистов, до писаний тех, кто, ставя под сомнение существование газовых камер, пытается обелить нацистский Холокост, - везде прорваны все плотины" (6 октября 1980 г.). Валькирия материнской любви Элизабет Бадентер задавала вопрос: "Как не обратить внимание на одновременность этих высказываний и расистских актов, которые множатся, о чем предупреждали уже два года?" ("Ле Матен де Пари", 8 октября 1980 г.). В дело вступил и главный раввин Сират: "Мы дожили до такого позора, что у нас хотят отнять священную память о наших мучениках". И все обращались, прежде всего, к полиции, требовали репрессий, запрета той или иной группы, того или иного учения. Старая песня!
Кульминацией через четыре дня стала большая демонстрация, в которой участвовали все политические организации и профсоюзы. Все эти люди, больше привыкшие противостоять друг другу, впервые выступили вместе, в полной политической пустоте. Единственным новым элементом была небольшая, якобы правая группа, тесно связанная с Израилем, - "Еврейское обновление", которая стремилась объединить всех французских евреев и сделать из них послушное орудие политического давления. Демонстрантов было около 20000. Они разбили лица нескольким прохожим, в которых заподозрили антисемитов из-за их короткой стрижки. Во время этой демонстрации беспрепятственно распространяли листовку "Наше королевство - тюрьма". Она пользовалась большим спросом в Париже и в провинции. Пришлось напечатать еще два тиража. Общий тираж достиг 60000.
Я счел необходимым внести некоторый порядок в эту нелепую путаницу. На нас натравливали народ банда подонков, продажных писак. Эта контратака приняла форму следующего текста:
Бомбы направленного действия. Кому выгодно?
Хладнокровные и расчетливые террористы взрывают бомбы направленного действия по всей встревоженной Европе. Милан, Белфаст, Мадрид, Болонья, Мюнхен, Париж - вот центры нестабильности и скрытых конфликтов наших временных республик. При любой оценке событий нельзя не принимать во внимание эту волну терроризма. Ирландцы, баски, бретонцы, корсиканцы, армяне, израильтяне, палестинцы проводят террористические акции в хорошо известных условиях, с последующей информацией. Они хотят создать или защитить наиболее совершенное орудие эксплуатации, национальное государство, которое будет их угнетать наиболее интимным и законченным способом. Буржуазия никогда не насытится. Эти национальные кризисы, которые длятся с момента возникновения современного капитализма, закончатся только вместе с ним. Те, у кого нет ни родины, ни границ, равнодушно относятся к наследию прошлого.
Но взрываются и бомбы, которые не обернуты в воображаемые национальные флаги, которые не преследуют цель отделения какой-либо части страны, ответственность за взрывы которых не берет на себя никто, хотя слухи приписывают их невесть кому. Они взрываются без объявления, почему. Они вызывают смятение, хотя назначение этих взрывов неясно. Если можно спросить, почему вокзал в Болонье или Октоберфестплац в Мюнхене, то можно спросить и почему синагога на улице Коперника?
Очень старое правило криминалистики гласит: ищи, кому выгодно данное преступление? Чтобы ответить на этот вопрос и назвать авторов этих чудовищных преступлений, нет нужды в фальсифицированных полицейских расследованиях, в специальных трибуналах, сервильность которых вошла в пословицу, ни в трусливых увертках таинственных авгуров, на которых ссылаются отдельные публицисты. Эти вопросы решаются сами собой при наблюдении за социальной обстановкой.
Отбросим фантасмагории. Для одержимых сионистов виновен, конечно, Каддафи, или палестинцы, или арабы; для консерваторов и "новых правых" это КГБ; для левых центристов это крайне правые, а для правых центристов - крайне левые. Все это отражения психоанализа масс. Надо хорошо понять: речь не идет о том, чтобы определить цвет кожи или убеждения тех, кто играет с пистолетом или подкладывает взрывчатку. Они сами не знают, на кого работают. Это минимум безопасности, который обеспечивают себе те, кто рассчитывает удары и их политические последствия.
Первой приходит в голову мысль, что покушение устроено Моссадом. Эта израильская спецслужба убивала во Франции арабских активистов, взорвала завод, на котором изготавливался атомный реактор для Ирака, бомбила его, пользуясь войной между Ираком и Ираном. Израильские спецслужбы известны своим крайним цинизмом, и ничто не мешает думать, что они хотели напугать французских евреев и побудить их эмигрировать в Палестину. Единственная причина не думать так заключается в том, что терроризм действует в европейском масштабе.
Изучим другую гипотезу, что виновны, якобы, неонацисты. Эти мелкие группы, лишенные аудитории, во главе с неизвестными ничтожествами, явно неспособны потрясти государство, даже близкое к распаду. Во Франции они уже несколько месяцев являются объектом полицейских преследований, столь же бесплодных, как и лицемерных. Эти люди проводят половину своего времени на допросах в комиссариатах во Франции, в Германии и в Италии. Полиция тоже зря тратит свое время и отпускает их, не будучи в состоянии приклеить им ничего, кроме мотивов. Тупицы из благомыслящих левых возмущаются: как можно отпускать нацистов, если у них нацистские убеждения? Эти Катоны требуют для людей, которые думают не так, как они, тюрьмы, хотя сами ее заслуживают за свой идиотизм.
Особое внимание агентов полиции, судей и журналистов привлекла группировка под названием ФАНЕ, на 20% состоящая из шпиков. Легковерные люди не удивятся такому обороту: если каждый пятый активист - шпик, значит, фашисты могут столь же легко записаться в полицию, как в клуб рыбаков. Мало того, знаменитый инспектор Дюран, член ФАНЕ, был раскрыт только благодаря глупости итальянских следователей, которым срочно требовалась свежая добыча. А какова была его главная задача? Охрана Каплана, нашего главного раввина, честного человека, который был так дружен с Огненными крестами 30-х годов. Каплан не сказал ничего, не выразил ни удивления, ни возмущения, когда пресса рассказала по недосмотру об интересных связях его ангела-хранителя. И Дюран, когда его выгнали, не стал жаловаться. Вопрос: кто извлек из этого наибольшую выгоду? ФАНЕ или Каплан?
Все это настораживает. Что это движение, набитое шпиками, измученное покушениями (левых?) и, наконец, запрещенное правительственным декретом, могло делать? Только служить прикрытием для настоящих террористов, которые могли сваливать на него свои преступления...
Тому, кто хочет что-то понять в этой путанице, следует обратиться к опыту Италии, где с 1969 г. утвердился современный стиль терроризма нового образца. Именно из Италии мы получили наиболее глубокий анализ этого явления, данный в книге Джанфранко Сангвинетти "О терроризме и государстве; теория и практика терроризма, оглашенные в первый раз". Эту книгу следовало бы раздавать всем выпускникам школ. Сангвинетти в ней пишет:
"На этом полуострове, колыбели современного капитализма, месте пребывания папы, центре христианства и евросталинизма, излюбленном месте контрреволюционных экспериментов, от контрреформации до современных акций спецслужб и сталинистов, включая фашизм, полуострове, следы прошлого величия которого привлекают так много иностранных туристов, стекаются сегодня гнилые отходы распада всего, чем было отмечено это тысячелетие, и все его население отравлено зловонными миазмами христианства, капитализма и сталинизма, дошедших до последней стадии заразности, еще поддерживающих друг друга перед лицом неизбежной угрозы самой грозной из революций; они все встречаются здесь, чтобы запустить в действие самый безжалостный и самый отчаянный из всех механизмов репрессий, они берут из системы все наиболее эффективное, чтобы вынести приговор истории, которая сама им вынесла приговор" (стр. 27).
Сангвинетти объясняет сначала, что
"оборонительный терроризм государств практикуется ими прямо или косвенно, т. е. с использованием собственного оружия или оружия других. Если государство прибегает к прямому терроризму, он должен быть направлен против населения, как это было, например, при бойне на пьяцца Фонтана, в экспрессе "Италикус" и в Брешии. Если, наоборот, государство решает прибегнуть к косвенному терроризму, он должен быть внешне направлен против него. Пример - дело Моро.
Покушения, непосредственно осуществляемые отдельными подразделениями или параллельными государственными службами, отличаются тем, что обычно никто не берет на себя ответственность за них, а их приписывают тому или иному удобному "обвиняемому", вроде Пинелли или Вальпреды. Опыт показал, что это самая слабая точка такого терроризма, поэтому его использование в политических целях - дело очень шаткое. Тот же опыт показывает, что стратеги из параллельных служб стараются сделать свои действия как можно более правдоподобными, например, таким путем, что ответственность за них берет на себя какая-нибудь фантомная группа или какая-нибудь реально существующая подпольная группа, активисты которой делают вид или искренне верят, что действуют не по планам государственного аппарата" (стр. 69_70).
Глубокие причины такого положения дел Сангвинетти объясняет следующим образом:
"От взрыва на пьяцца Фонтана до похищения Моро менялись только случайные цели оборонительного терроризма, но конечная цель не менялась никогда. Эта цель с 12 декабря 1969 по 16 марта 1978 и по сей день была и остается одной и той же: заставить поверить ту часть населения, которая не поддерживает больше это государство или борется против него, что у нее есть как минимум один общий враг с этим государством, от которого государство ее защитит, если на него не будут нападать. Население, которое обычно враждебно терроризму и не без причин, соглашается, что как минимум в этом случае государство ему нужно, и это государство необходимо наделить более широкими полномочиями, чтобы оно могло эффективно защищать общество от тайного, таинственного, коварного, неумолимого, словом, химерического врага. Перед терроризмом, всегда изображаемым как абсолютное зло, зло в себе и для себя, все прочие беды, гораздо более реальные, отходят на второй план и даже забываются, потому что борьба против терроризма совпадает с интересами всего общества, представляет собой общее благо, и государство, которое великодушно ее ведет, есть благо в себе и для себя. Без злокозненности Дьявола бесконечная доброта Божия не так выделялась бы и не так ценилась.
Государство, крайне ослабленное теми нападками, которым оно ежедневно подвергалось на протяжении десяти лет со стороны пролетариата - за его экономическую политику, а с другой стороны - за бездарность его министров, может теперь заставить замолчать обе стороны, торжественно разыграв на сцене спектакль общей священной войны против террористического монстра и во имя этой благочестивой миссии оно может потребовать ото всех своих поданных пожертвовать частью своих и без того скудных свобод ради усиления полицейского контроля надо всем населением" (стр. 71_72).
Можно привести еще много цитат, например, вот эту, над которой должны задуматься многие "антифашисты":
"Сталинисты, после того как "красный след" взрыва на пьяцца Фонтана оказался ложным, хотя они не протестовали против того, что Вальпреда провел три года в тюрьме, вытащила из своего мешка "черный след", и внепарламентская оппозиция сразу же побежала за ними по этому следу, крича вместе с ними: "Фашизм не пройдет!". Конечно, я не исключаю, что тот или иной фашист мог участвовать в том или ином террористическом акте, "красном" или "черном", но этот факт не имеет никакого значения, потому что мы все знаем, что наше государство пользуется услугами известных фашистов-генералов, префектов, судей, комиссаров полиции, а также тайных агентов, внедренных элементов и рабочей силы террористов, однако это государство и этот терроризм не называют "фашистскими" (стр. 87).
Это верно и в отношении Германии и Франции: сколько бывших петэновцев в высшей администрации, в креслах министров (например, Марселлен), сколько бывших борцов за французский Алжир и членов ОАС в полиции, в армии? Наш серый кардинал Понятовский был осведомителем ОАС. Жискар д'Эстен набрал в 1974 г. свою службу порядка из крайне правых активистов.
В той сумятице, которая царит сегодня, обломки леваков не блещут умом ни во Франции, ни в Италии:
"По причине своего неизлечимого комплекса неполноценности по части способности к вранью, в чем итальянская Компартия действительно превосходит внепарламентскую оппозицию, эта оппозиция сразу же подхватила версию Компартии, которая усмотрела во взрывах бомб "фашистский стиль", а следовательно, эти взрывы не могли быть делом спецслужб "демократического" государства, настолько демократического, что оно всегда верит спецслужбам на слово. "Опасными" признаются только статисты спектакля, плохо оплачиваемые, но необходимые. Их объяснение фактов целиком соответствует подлинной идеологии тех мелких групп, которые вчера увлекались Мао, Сталиным и Лениным, а сегодня Гуаттари, Тони Негри и Скальцоном, их жалкой "частной жизни" и их смешным "борделям". Все эти так называемые экстремисты не хотят говорить правду и не смеют открыто обвинить государство в терроризме и не умеют бороться с каким-либо осязаемым результатом, потому что сказать, что эта бомба была "фашистской", такая же ложь, как если назвать ее "анархистской", и все эти лживые версии, внешне якобы противоположные, всегда солидарны в саботаже истины. Но только истина революционна, только она может нанести ущерб власти, только она может привести в ярость сталинистов и буржуа... Будучи жертвами своего ложного понимания, что всегда выражается в идеологии, деятели внепарламентской оппозиции не могут, однако, долго уклоняться от вопросов, возникающих в связи с инсценированным терроризмом, и с 1970 г. они начинают изучать вопрос о терроризме самом по себе, витая в эмпиреях идеологии, метафизически, в отрыве от реальности. И когда правда о бойне на пьяцца Фонтана, наконец, обнаружилась, когда все нагромождения лжи вокруг этого события рухнули одно за другим, ни прекраснодушные буржуазные интеллектуалы-прогрессисты, ни огородные пугала из "Лотта континуа" и т. п. групп не осмелились поставить скандальный вопрос и сказать, что демократическая республика не поколебалась устроить бойню, когда это ей показалось выгодным, потому что, когда все законы государства под угрозой, "для государства остается лишь один нерушимый закон: выживание государства" (Маркс) (стр. 91_93).
Бойня на пьяцца Фонтана в Милане в 1969 г. была делом итальянских спецслужб. Сегодня это общеизвестный факт. Газета "Ле Монд" писала об этом на следующий день после покушения в Болонье как о простой банальности, известной всем читателям, хотя ранее она не писала об этом ничего. Сангвинетти объясняет причины и этого поведения:
"То, что государство нуждается в терроризме, в этом каждый из его представителей отныне твердо убежден, если не на основании размышлений, то на основании опыта, после счастливого исхода операции на пьяцца Фонтана. Если после этого не разразилось "дело Дрейфуса", то не по той причине, что дело было менее скандальным, а потому что все партии, по разным причинам, поняли, что если эта бомба спасла государство, которое защищает каждую из них на свой манер, значит, одна лишь правда об этой бомбе может окончательно разрушить государство. И если не было "дела Дрейфуса", то по той причине, что в нашей раболепной интеллигенции не нашлось ни одного Эмиля Золя, который захотел бы, чтобы дело о пьяцца Фонтана было расследовано и чтобы суд вынес по нему приговор" (стр. 96_97).
"Следствие, может быть, ответит на эти дополнительные вопросы, но это будет трудно. Одних полицейских для этого недостаточно, к ним нужно добавить социологов" (Андре Фроссар).
Пешеходы с улицы Коперника
Анализ Сангвинетти вызвал всплеск эмоций в 1975 г., когда он под псевдонимом "Цензор" опубликовал "Правдивый отчет о последней возможности спасти капитализм в Италии". Его информированность была такова, что пресса гадала: кто такой Цензор? Может быть, член правительства? Сангвинетти тотчас же осмеял этих мудрецов. Он не располагал никакой особой информацией, а просто пользовался своими аналитическими способностями. Он предложил каждому сделать то же самое и увидеть факты, торчащие как нос посреди лица. Следует отметить, что в Белонье, Мюнхене и Париже были использованы сложные по составу взрывчатые вещества. Эксперты парижской префектуры, кстати, были весьма немногословны на этот счет. А ведь давно известны способы определения типа взрывчатых веществ (и, в большинстве случаев, их происхождения) и взрывателей. Никто не сказал нам, была ли бомба с улицы Коперника телеуправляемой или нет. Все эти моменты, которые остаются темными, позволили бы лучше понять мотивы, понять, почему в Мюнхене... тот, кто нес бомбу взорвался вместе с ней, и почему в Париже бомба взорвалась до окончания богослужения. Что это - ошибки или высокое искусство организаторов?
Эта волна терроризма в Европе получила объяснение в течение последних десяти лет, прежде всего, в Италии. Взрывы в Болонье и Мюнхене не только можно было предвидеть - их предвидели (см. у Сангвинетти). Чтобы его удары должным образом оценили, терроризм всегда должен вздувать себе цену. После взрыва на улице Коперника мы могли думать, что скоро взорвутся другие бомбы, которые поразят другие жертвы. Несколько дней спустя случайно не состоялась бойня у Биржи. Удивление вызывал не сам взрыв на улице Коперника, а некоторые детали этого события.
По крайней мере внешне оно выглядело как антисемитская акция. Но антисемитизм это средство, а не цель. Восстановим ход событий: покушение приписали ФАНЕ. Публика отнеслась к этому положительно: три месяца пресса, судьи, полиция возились с этой мелкой группировкой, которая несколько лет влачила растительное существование, и никто не обращал на нее внимания. Ни деятельность, ни литература ФАНЕ за это время не менялись. Но в течение лета акции антисемитского характера анонимно приписывались ФАНЕ. За неделю до взрыва бомбы ночью были обстреляны еврейские учреждения. Кто-то старательно клал маленькие черные камешки, которые через несколько месяцев не могли не привести на улицу Коперника. За это время люди из ФАНЕ подвергались различным судебно-полицейским преследованиям. 4 мая было совершено нападение на квартиру лидера этой организации Фредриксена, во время которого шпики унесли список членов ФАНЕ. Вехи были установлены: ФАНЕ не ФАНЕ, все равно это дело нацистов.
Странная идея оживить столь старый труп. Настоящие нацисты приходят к власти демократическим путем. У итальянцев, людей более современных, есть терроризм с двойным лицом, "красный" и "черный". Во Франции робкие попытки "пролетарских левых", столь любезных сердцу Сартра, не удались. Леваки были не на высоте. Они не смогли устроить ни пиротехнических фейерверков, ни стрельбы по ногам неугодных, и в конечном счете вернулись в синагогу. Автономисты не создали тайную иерархическую структуру, необходимую для любых эффективных действий. Однако их пытались всеми силами раскачать. Статья "провокации" дорого обошлась полицейскому бюджету в 1979 году. Вспомним демонстрацию 23 мая в Париже, на которую послали шпиков, переодетых металлургами, или демонстрацию у Оперы, когда провокаторы так распоясались, что даже журналисты испугались всерьез.
Горстка зорро из предместий, маоистов по убеждениям, принялась играть в "Аксьон директ". К этим несчастным подражателям "красных бригад" поналезли шпики и ликвидировали эту организацию в тот самый момент, когда фабриканты общественного мнения раздували ФАНЕ. Поскольку оказалось невозможным создать правдоподобный левый терроризм и манипулировать им, террористов нашли справа. Во Франции нет Красных бригад, но есть нацисты.
Требовалось обеспечить некоторую достоверность до и после акта рождения современного терроризма. Почва была подготовлена газетами, теперь нужно было, чтобы подпись под покушением была выше всяких подозрений. А чем доказать, что нацист - в самом деле нацист? Тем, что он убивает евреев. Что и требовалось доказать.
Но, поскольку заранее было известно, что трудно найти хорошего нациста, который сыграл бы роль обвиняемого, тщательно готовили иные следы для использования их в зависимости от обстоятельств. Так был некий лже-киприот, который потрясал перед всеми своими паспортами и долларами. Его след готов был затеряться в ползучих песках реки Шатт-эль-Араб. А сколько еще было запасных вариантов?
Все это дело дает нам ключ к одной небольшой загадке, оставшейся нерешенной до сих пор, - к убийству Анри Кюриеля в 1978 г. (Известно, что некоторые истерики считали убийства Кюриеля и Гольдмана антисемитскими акциями. Ошибка Гольдмана, похоже, заключалась в том, что он необдуманно ввязался в дела баскских террористов, а испанские спецслужбы чувствуют себя во Франции как дома). Кюриель, как известно, занимал центральную позицию в отношениях между различными тайными иностранными организациями. Его сеть "Солидарность", насыщенная агентами французских спецслужб, была для них удобным наблюдательным постом. Те, кто не видел, что Кюриель вольно или невольно работал на русских, не знали, на кого они сами работают. Есть гипотеза, что убийство было организовано КГБ, но Кюриель всегда был послушен.
Что бы ни думать о Кюриеле, несомненно, что его действия были антиподами терроризма. Притаившись на обочине многих подпольных движений, Кюриель, конечно, имел отношения с группами и людьми, которые в тот или иной момент практиковали терроризм. Но у него был средства эффективно противостоять этому. Мне думается, что любое предприятие, имеющее целью открыть путь для предварительных манипуляций, необходимых для создания террористической структуры, первым делом наткнулось бы на Кюриеля и тайные ответвления его группы. Это оправдывает его устранение, тогда как его сеть осталась нетронутой: тайная организация без руководства - желанная добыча для манипуляторов. Как бы случайно, именно в июне 1980 г. была раскрыта его мастерская по изготовлению фальшивых документов, т. е. как раз в тот момент, когда "Аксьон директ" была загнана в угол, а ФАНЕ внезапно выдвинута на авансцену.
Единственная прямая улика по этому убийству: оружие, из которого был убит Кюриель, то же самое, из которого был убит в декабре 1977 г. ночной сторож Товарищества алжирцев. Это может говорить о том, что у организаторов государственного терроризма во Франции нет трудностей с оружием, или стрелял бывший член ОАС. Такие опытные люди высоко ценятся. Наконец, в удивительной заботе о связности, чтобы круг замкнулся и можно было связать предварительное убийство в мае 1978 г. с подготовкой взрыва на улице Коперника, летом 1980 года подложили бомбочку к дверям мадам Кюриель, на самом месте убийства ее мужа.
Аспекты современного идолопоклонства.
Совершенство операции "Коперник" основывалось на том, что ее результаты были точно рассчитаны. В первое время - массовые, искусственно возбуждаемые демонстрации, единый хор всех политических партий и религиозных конфессий. Но последующая реакция из глубин народа оказалась скорее враждебной всей этой драматизации, попытке сделать священными и неприкосновенными евреев. Получилось наоборот: не антисемитизм привел к взрыву на улице Коперника, а взрыв на улице Коперника привел к возрождению антисемитизма. Поскольку для государственного терроризма все равно, что французские евреи, что немецкие любители пива, что пассажиры итальянского поезда, опять зазвучали старые песни об особенности евреев. И это помешало евреям понять свое место в этой ситуации: терроризм остался в маске и не возникло солидарности с жертвами, которые не принадлежали к "богоизбранному" народу.
Во время демонстраций, которые последовали за взрывом на улице Коперника, новым явлением стала все большая фашизация значительной части французской еврейской "общины", особенно сефардов, репатриированных из Алжира. Сионизм дал этому движению структуру и ореол героического романтизма. За шарканьем туфель старых "Возлюбленных Сиона" последовал грохот сапог молодых громил из Бейтара. Типично нацистским было поведение молодежи из Еврейской оборонительной организации (ОЖД) с их охотой на правых, избиениями, угрозами убийства, покушениями и т. д. Они набирались, главным образом, в Марэ, где они давно уже терроризировали еврейских торговцев этого квартала, которые не доносили на них, потому что это были их дети. Наши бравые левые гуманисты не осуждают этот еврейский фашизм, пока не окажутся с проломленными головами в той же больнице, что и Фредриксен.
Это насилие средь бела дня, встречающее лишь робкое осуждение, наблюдается уже несколько лет и не только во Франции. В большей мере, чем внутренней ситуацией, оно порождается теми трудностями, которые испытывает израильская политика, загнанная в тупик правительством Бегина. Отказываясь от мирных переговоров, это правительство, возглавляемое бывшим террористом, манипулирует еврейской диаспорой, чтобы оказать давление на своих союзников. "Нет никакого различия между антиизраилизмом, антисионизмом и антисемитизмом, который вверг все человечество в пучину бед и позора", - заявил Бегин (Ле Монд, 7 октября 1980).
Интересны также его мнения о терроризме. В той же газете говорится: "Премьер-министр уточнил свои предыдущие заявления, дав понять другим членам кабинета, что, если политика французского правительства подыгрывает антисемитизму, это еще не позволяет упрекнуть его в том, что оно хотело этой серии покушений. Бегин подчеркнул, что израильское правительство безразлично к тем случаям терроризма, когда жертвами являются не евреи, например, к покушениям, совершенным в июне 1980 г. на мэров Рамаллаха и Наблуса". Таким образом, Бегин призывает к солидарности всех государственных терроризмов.
Из официальных еврейских выступлений можно выловить, перевернутую наоборот, главную тему традиционного антисемитизма о заговоре с целью завоевания мирового господства. Сегодня нам рассказывают о таинственном "Черном интернационале", располагающем сказочными финансовыми средствами, тайными связями на всех уровнях власти, готовом к любому повороту событий. Все это точная копия заговора, описанного в "Протоколах сионских мудрецов".
Надеюсь, все согласятся, что все эти прото-, крипто, и парафашизмы не представляют никакой реальной опасности. Я принадлежу к числу тех, кто думал, когда ОАС находилась в апогее своей силы, что у нее нет никаких шансов на длительный успех, и я не вижу сегодня повода беспокоиться из-за угрозы, в сто раз меньшей. Все эти движения - всего лишь карикатуры на прошлое, и нужно быть оболваненным левыми, чтобы верить, что будущее всегда будет слишком славным, чтобы захотеть надеть маску прошлого. Сангвинетти настаивает:
"Нынешний президент республики Пертини - наивный человек, он боится только фашизма, потому что боится только того, что знает; ему следовало бы бояться того, чего он не знает, и как можно быстрей узнать, чего ему нужно бояться сегодня: не открытой диктатуры, а страшного, скрытого деспотизма спецслужб, деспотизма тем более сильного, что он использует свою силу для того, чтобы утверждать, будто он не существует" (цит. соч. стр. 132).
Тирания, которая уже вырисовывается на горизонте, извлекла уроки из прошлого и умеет сохранять "человеческое лицо" и демократические формы. Полезность буржуазной демократии заключается в ее способности изменять общественное содержание политических институтов. Перед лицом кризиса, который пока только коммерческий и финансовый, государство хочет предотвратить возможность сползания к настоящему экономическому и общественному кризису. В коридорах власти не забыли, как в мае 1968 г. они потели от страха и зарывали в землю столовое серебро. Доверие власти к сталинскому политико-профсоюзному аппарату может иссякнуть. Из-за международной конкуренции и давления мирового рынка наша старая буржуазия может оказаться припертой к стене без какого-либо маневренного пространства перед лицом пролетариата, которому будет не до шуток.
Ответственных за терроризм следует искать среди **сторонников будущего государства.!! Они уже очень близки к власти, если уже ее не взяли, эти люди с толстыми задами и большими ушами. Искать надо среди тех, кто особенно заботится о нашем счастье. Эти хуже всех. Поиски затруднены тем, что государственный терроризм находится еще на начальном этапе, пока еще много творческой импровизации, дело не централизовано, программа еще расплывчата и не все ответвления еще созданы. Государственный терроризм представляется своего рода службой спасенья группам, которые занимают различные места в государственном аппарате (и в оппозиции), а в потенции - всем организованным политическим силам, потому что у них в принципе одинаковое видение мира, согласно которому у политики нет иной цели, кроме укрепления государства и стабилизации власти. Терроризм это последнее прибежище всех тех, кто питает иллюзию, будто политические игры могут иметь какое-то влияние на общественные потрясения. Они танцуют на вулканах и думают заглушить подземный гром своими петардами.
Эти бомбы, в отличие от классического терроризма, не метят в конкретных людей, они хотят спровоцировать реакцию. Поэтому единственная правильная реакция - не реагировать, а направить свои усилия на "демонтаж бреда" по примеру авторов листовки "Наше королевство - тюрьма", написанной и напечатанной до взрыва на улице Коперника и распространенной тиражом 60000 экз. после него; события ее не затмили, а наоборот, оправдали ее появление.
Конечно, в листовке не скажешь так много, как в книге на 300 страницах. Но она вызвала смятение у некоторых людей, испытывавших соблазн признать ее справедливой. На них пришлось оказать сильное идеологическое давление и окриками вернуть их в антифашистское стадо. Название улицы Коперника символично, взрыв на ней произвел революцию в политической астрономии: теперь все спутники должны подстраиваться под странное созвездие, освященное солнцем "еврейского обновления".
В этой роковой сумятице нужно было, чтобы представитель вида, который считали исчезнувшим, напомнил нам, что мы живем в "мире театра" и "критика идеологии становится главным вопросом в обществе, жизнь которого полностью инсценирована (т. е. идеологизирована)". Достигнув этой теоретической вершины, он, запыхавшись, остановился. Мы так и не узнали, является ли тот современный мир, о котором он говорит, тем миром, в котором мы живем. Автор дал нам лишь один пример чрезвычайной точности своего анализа. Он говорит, что выводы Сангвинетти нельзя распространить на взрыв на улице Коперника, потому что глава государства и премьер-министр реагировали на него с "явным ошеломлением, граничащим с глупостью" (Ж. П. Маншетт "Осторожно, газ!", "Шарли Эбдо", 22 октября 1980). Это, конечно, доказательство, но кто из них ближе к названной границе?
Как и Маншетт, Бейнак, подписавший вместе с другими письмо под названием "Гангрена", был обязан соврать, заявив, что эта листовка была выпущена через три дня после взрыва на улице Коперника, потому что раньше он не считал ее скандальной. Возмущение вызывает не сам ее текст, а тот факт, что он еще существует, что его авторы не найдены и не привлечены к ответственности. Больше всего удивляет поведение людей, которые уже три месяца знали о содержании листовки и обсуждали ее. "В эпоху распада революционного движения - пишет Бейнак - пока оно не возродится на иной основе, нужно опасаться, как бы эта псевдотеория антифашизма не повергла в уныние тех, кого неудача деморализовала, и особенно тех, кто ничего не знает". ("Либерасьон", 25_26 октября 1980). Неизвестно, к какой категории относит себя Бейнак: к первой или ко второй?
Как средневековый Дьявол, нацизм выскочил из бутылки теперь, в 1980 году. И как и в средние века находятся люди, обвиняющие своих соседей в том, что они заключили пакт с Дьяволом. Бейнак говорит, что авторы листовки "заявили о себе как о нацистах". Можно представить себе, какая путаница возникнет в мозгах у прокуроров... Если такие люди говорят от имени "революционного движения", это движение, как мне кажется, быстро распадется. Но для них всегда найдется местечко в ЛИКРА или МРАП.
Но оставим антифашистов и их траурный кортеж. Единственное противоядие против всех этих ядов - защита свободы. Отбросим все это ханжество, эту духовную трусость, отвергнем этот слащавый нажим, когда нам предлагают пожертвовать небольшой частью наших свобод ради общего интереса, который явно на наш. Нужно осудить позорное заявление Филиппа Буше "Нет свободы для врагов свободы" ("Ле Монд", 5_6 октября 1980 г.). Эта мечта бюрократа, который воображает себя новым Сен-Жюстом, отправляющим людей на гильотину. Наша свобода для всех, мы не дадим запугать себя преступными провокациями, мы не прибегнем к насилию, наша свобода это право на критику, ниспровержение идолов, нарушение табу, наложенных духом времени. Мы требуем полной свободы и для наших врагов, в качестве последней гарантии". (18 октября 1980 г.).
Вскоре взорвалась другая бомба иного рода: предисловие Ноама Хомского к книге Фориссона, написанной последним в свою защиту. За какое-то время до этого выведенный из себя нелепыми упреками, которыми его осыпали из Парижа в связи с его подписью под ходившей в Америке петицией в защиту гражданских прав Фориссона, Хомский послал письмо, в котором излагал свои принципы защиты свободы. Оно было адресовано тому, кто, действуя в тени, руководил этой кампанией давления, требуя ото всех, кто знал Хомского в Париже, давить на него, чтобы он отказался от своей подписи, - вездесущему Видаль-Наке. Я получил копию этого письма. Этот текст показался мне настолько ясным при всей своей краткости, что я позвонил Хомскому и попросил у него разрешения перевести это письмо и опубликовать. Я сделал это в тот момент, когда его подверг грубым нападкам Клод Руа в "Нувель Обсерватер".
Он сказал мне, что перечитает текст, уберет то, что носит личный характер, и пошлет его мне, чтобы я мог поступать с ним по своему усмотрению. Это было в тот момент, когда книга, написанная Фориссоном в свою защиту, находилась в наборе. У меня возникла идея включить в нее этот текст. Хомский сказал, что мне на месте видней. Так появилось предисловие к книге Фориссона.
"Соображения, которые изложены ниже, настолько банальны, что я просил бы разумных людей, которые будут их читать, заранее меня извинить". Так начинался этот текст. Автор поясняет, почему он подписал петицию в защиту прав Фориссона (некоторые верили и писали, будто я автор этой петиции и я просил Хомского ее подписать. На самом деле она была составлена молодым американским ревизионистом Марком Вебером и циркулировала только в США, после того как американская пресса сообщила, что профессор Фориссон снят с работы и ему запрещено преподавать), как подписал бы любую другую петицию в защиту любого другого лица, независимо от его политический идей. Это справедливо. В тех случаях, когда политические идеи кажутся нам достойными осуждения сами по себе, мы должны защищать право на их высказывание. Поступать иначе, значит уступать подземным течениям тоталитаризма. "Очень легко защищать свободу слова тех, кто не нуждается в защите". Хомский закончил свое письмо словами, что аргументы тех, кто обвиняет Фориссона в антисемитизме, кажутся ему неубедительными.
Едва появившись, этот текст вызвал новую лавину панических писем. Люди, которые видели в Хомском великого новатора в области языкознания или просто чтили в нем великого человека, но мало знали о его политической деятельности, обвиняли его в том, что, связав свое имя со сомнительной и порочной личностью, "объективно" выполняющей работу нацистов, он теряет политическое доверие и разрушает основы своей борьбы против американского империализма.
Потрясенный этой историей и желая продолжать свою политическую борьбу, Хомский спросил у меня в письме, есть ли еще время убрать его текст из книги. Одновременно он известил об этом одного из своих парижских корреспондентов, фантаста, известного под именем Жан-Пьер Фай. Получив это письмо, я позвонил в США и сказал, что текст уже напечатан и опубликован. Следует ли убрать его задним числом? Хомский ответил: "Нет, пусть идет как идет. Забудьте о моем письме". Однако на следующий день на телевидении, в передаче для женщин, появился Ж.-П. Фай, который мелодраматически потрясал телеграммой Хомского и утверждал, что тот берет назад свой текст. Эта ложь была сразу же подхвачена всей прессой и использовалась в качестве обоснования требования конфискации книги Фориссона. Я послал опровержение в "Монд", которое было опубликовано в урезанном виде. Поднялась волна протестов и воплей. Ах, этот Хомский! Предатель! Внук раввина посмел вмешаться в дело, которое его не касается, давать нам уроки морали, да еще с "антифранцузскими выпадами". Он смеет не уважать французскую интеллигенцию! Надо засунуть ему в глотку его лингвистику! В прессе "дело Хомского" стало продолжением дела Фориссона. И опять Видаль-Наке пришел на помощь издательству "Ла Вьей Топ": количество проданных книг достигло своего пика, несмотря на отказ и придирки многих книжных магазинов. Вмешалась иностранная пресса, появились статьи в "Нью-Йорк Таймс", в Германии, в скандинавских странах, в Италии. Но потоки клеветы всех видов не сломили Хомского. Он отвечал на ложные обвинения, давал интервью газетам "Монд", "Либерасьон", но это лишь подстегивало гнев "интеллектуалов". Он опубликовал длинное пояснение в "Нейшн". Но пальму первенства заслужил, как всегда, "Нувель Обсерватер", в номере которого от 22 декабря 1980 г. Жан-Поль Энтовен написал: "А его инструменталистская теория языка, эта "воспроизводящая грамматика", которая всегда лишает себя средств думать о невообразимом, например, о Холокосте? Может быть, ей и нужно было пойти окольным путем, через дело Фориссона, чтобы обеспечить себе какую-нибудь, пусть самую жалкую легитимность?
На фоне этих бурных протестов я решил вмешаться. 3 января 1981 г. получив по телефону принципиальное согласие на публикацию, я послал в "Монд" следующий текст:
Необходимое пояснение
Подвергаясь нападкам в течение шести месяцев во многих публикациях по разным поводам - дело Фориссона, позиция Хомского, Камбоджа - я не собирался отвечать каждый раз каждому из моих хулителей. Я ждал, когда дебаты, расширяясь, дойдут, наконец, до рациональных берегов, до сути. Но до этого еще далеко, и я решил разобрать различные аргументы, отбрасывая оскорбления. Путаница достигла таких размеров, что необходимо разъяснение с точными ссылками на тексты, которые нужно читать, прежде чем критиковать.
Возникновение т. н. дела Хомского симптоматично. Гвалт, поднятый из-за нескольких высказанных этим американским лингвистом очевидных истин, показывает, насколько он прав в своей критике французской интеллигенции за ее тенденцию к нетерпимости, авторитаризму и добровольному подчинению идеологическим потребностям государства.
Кампания против Хомского началась еще два года назад. Причина ее - старая потребность левых творить себе кумиров, а потом низвергать их и громко каяться. Так развенчали Вьетконг и, чтобы убедить себя, что фетиш разбит, взялись за Хомского, обвиняя его в том, что он остался идолопоклонником. Чтобы изобразить его то ли приспешником сталинизма, то ли евреем на службе у фашистов, его высказывания стали искажать и даже выдумывать их за него с единственной целью, чтобы их удобней было раздолбать. Я показал этот механизм на многих примерах, но это не повод для того, чтобы называть меня "пресс-атташе Хомского во Франции". Хомский независимый интеллектуал, и я тоже. Оба мы принадлежим к анархистскому течению. Поэтому мы часто занимаем политические позиции, которые многим не нравятся. Бесполезно порицать нас за это. Но утверждать, будто Хомский выдает себя за "совесть Запада", это чистое юродство. Поль Тибо, который принадлежит к совершенно иному идейному течению, не согласен с Хомским, но единственную причину этих разногласий он видит в том, что Хомский "параноик". Или враг французов. Браво!
И если бы я сказал Тибо, по другому поводу, перефразируя знаменитое изречение, что единственный шанс поляков стать свободными, это повесить Леха Валенсу на кишке Кани (тогдашнего коммунистического премьер-министра Польши), я уверен, он бы меня не понял и отослал к психиатру. Недавно две дюжины парижских интеллектуалов попытались заставить Хомского отказаться от выражения своих взглядов с помощью кампании личных писем. Ж.-П. Фай перечислил их имена по телевидению. Затем он попытался внести путаницу, зачитывая отрывки из личной переписки. Ситуация, однако, совершенно простая и ясная: мнение Хомского появилось в качестве предисловия к книге Фориссона и Хомский от него не отказался. Так что махинаторы действуют на свой страх и риск.
Поль Тибо ("Ле Монд" от 31 декабря 1980) продолжает проповедовать ложные тезисы, на что я уже обращал его внимание. Борьба против американской интервенции в Индо-Китае вовсе не означает безоговорочную поддержку коммунистических движений, которые руководят сопротивлением на месте. Нужно ли напоминать, что правительство США, а не Хомский, систематически разрушает любые возможности политического проявления третьей силы? Нужно ли напоминать, что в плане тоталитаризма, массовых убийств вслепую, разрушения экономики то, что натворили западные державы в Индокитае, намного перевешивает злодеяния всех Пол Потов? И не сам ли Тибо говорил мне, несколько месяцев назад, что, к сожалению, при нынешних обстоятельствах надо поддерживать Пол Пота против вьетнамского империализма?
Примечание. В октябре 1991 г. во время коллоквиума на тему "Демократия в Камбодже" я выступил и сказал, что в этой стране ничего не изменится, пока не будет нанесено военное поражение красным кхмерам. Тибо меня поддержал. Я напомнил ему, что он раньше желал их победы. "Да? - сказал он. - Возможно, ты прав. Я забыл".
Наконец, возвращаясь к делу Хомского-Фориссона, настоящий скандал заключается в том, что некоторые хотят сделать из этого "дело". Поскольку оказалось невозможным заставить Фориссона замолчать, объявить его сумасшедшим или фашистом, решили отвлечь внимание публики на другой предмет. Хомского сделали козлом отпущения за беспокойство, вызванное тезисами Фориссона.
Дискуссия замалчивается. После выхода моей книги с изложением фактов была лишь одна попытка ответить на аргументы Фориссона. Ее предпринял Видаль-Наке, а за его спиной окопались все прочие. Однако и он виляет и замалчивает суть. Он явно не владеет фактами, но старается заткнуть дыры в официальной позиции. Он не пользуется, в отличие от мадам Дельбо, романом-свидетельством Филипа Мюллера, написанным за него литературным негром.
Если бы во Франции состоялись серьезные дебаты, мы узнали бы, прав Фориссон или нет, и соответственно узнали бы правду о том, что называют нелепым словом "холокост". Для меня, человека непредубежденного, ясно лишь, что работа историков реально еще и не начиналась, поэтому я первый заинтересован в таких дебатах. Я хочу знать, и многие другие тоже. Но, наблюдая всплеск эмоций, я не верю больше в разумное освещение этой проблемы".
После двух недель уверток, главный редактор "Монда" опять решил, что дело закрыто, и моя статья устарела.
Однако, благодаря мэтру Делькруа, адвокату Фориссона, я получил свободную трибуну в "Котидьен де Пари", где тоже было полно нападок. Я заострил мой скальпель и произвел вскрытие двух статей, особенно показательных с точки зрения их глупости. Я назвал статью "Новые акробаты", но вышла она под заголовком:
- День, когда эти акробаты поднимут завесу молчания.
- Интеллигенты должны непременно "занимать позицию". Это сугубо французский синдром. "Занимать позицию" значит принимать чью-либо сторону, решать, кто прав, а кто нет. И, чтобы поддержать свое реноме, интеллигент должен все время это делать. Биафра, европейские "зеленые", новые виды энергии, дело Фориссона... интеллигент, которого все время осаждают просьбами, должен по каждому поводу немедленно высказывать свое окончательное мнение. Понятно, что французский интеллигент, не будучи в состоянии самостоятельно судить обо всем на свете, не отказываясь, тем не менее, от безапелляционных суждений, предпочитает повторять высказывания, сделанные до него другими интеллектуалами, которым он обычно доверяет.
- Такой спектакль был устроен рядом парижских интеллектуалов, которые яростно накинулись на Хомского. Их объединяет то, что за последние годы они сделали большие политические зигзаги, поэтому Хомский, не изменивший ни на йоту свои антиимпериалистические позиции, стал помехой их амнезии. Я уже рассказывал (см. "Эспри", сентябрь 1980), как Лакутюр, Клод Руа, Аттали, Леви и прочие глюксманы пытались доказать, будто Хомский поддерживает Пол Пота. Таким же способом и с таким же презрением к фактам они обвиняют сегодня Хомского в поддержке неонацистов и в том, что он - Троянский конь советской гегемонии. Это пытался доказать в своей ядовитой статье в "Котидьен де Пари" от 29 декабря Франсуа Фейте".
- Я называю эту статью ядовитой из-за ее тона. "Несомненно, вы не унизитесь до того, чтобы интересоваться изучением условий, которые привели к уничтожению шести миллионов людей". Такие удары ниже пояса не делают чести, равно как и эта наигранная почтительность и употребление термина "мэтр". Невольно вспоминается ответ Сартра де Голлю, когда тот назвал его "мэтром": Сартр сказал, что обычно так его называют только официанты в кафе.
- Проблема, которую поднимают Фейте и многие другие, проста: выступать только или главным образом против западного империализма, значит, расчищать путь для СССР. Эти близорукие типы не видят, что для таких людей как Хомский, следующих анархистской традиции, осуждение большевизма - давняя позиция, занятая еще до революции 1917 года. И все, что произошло потом, только усилило это осуждение. Я бы добавил еще, что у Хомского есть более солидные причины отвергать ленинизм, чем у тех людей, которые нападают на него сегодня. Но это чистая близорукость не видеть, что именно западный империализм расчищает сегодня путь коммунизму. Посмотрите на Кубу, на Индокитай, на португальские колонии в Африке. Это недавнее прошлое. А что сегодня происходит в Африке, в Латинской Америке, в Южной Корее?
- Наши правительства проводят политику грабежа, диктата, террора, используя посаженных ими царьков. Так с какой стати удивляться, что находятся охотники таскать каштаны из огня? Есть люди, одобряющие Хомейни, потому что, если бы не он, шах преподнес бы Иран на блюдечке коммунистам из партии Туде. А Чад, где французская армия уже 15 лет воюет с повстанцами? А Испанская Сахара, которую сунули Хасану II под столом, как бакшиш? А во время событий в Колвези где были французские левые? Они аплодировали Иностранному легиону. Все это оставляет на местах горькую память, и однажды придет расплата. И г-н Фейте может с таким же успехом осуждать "красный тоталитаризм" в Киншасе, Гондурасе или Патагонии, поскольку он сваливает ответственность на тех, кто противостоял этому тоталитаризму за 20 лет до него. Я задам г-ну Фейте вопрос в перевернутом виде: зная, что главное освободительное движение ЮАР это Африканский национальный конгресс, зная, что он находится под сильным влиянием промосковской южноафриканской Компартии, следует ли уничтожить апартеид, пока не поздно, или наоборот укреплять его, как это делает Франция? Судя по его комментариям об излишнем либерализме Веймарской республики, я боюсь, что знаю ответ. Те, кто "психологически готовит возврат унизительного рабства и чудовищных убийств", это те, кто хочет навязать нам альтернативу: кто лучше - правые или левые убийцы? Свобода в расчет не принимается.
- Наконец, следует сказать г-ну Фейте, что его информация о Камбодже весьма скудная, а его озлобленность против "леваков-анархистов" очень велика. Хомский правильно сказал, что руководители кхмерской компартии - творение французских и - я бы добавил - вьетнамских сталинистов. Но главным поворотным пунктом для них стала китайская культурная революция. Некоторые из них совершали тогда долгие тайные поездки в Китай. Нет сомнений в том, что ужасы, происшедшие в Камбодже, в той степени, в которой они не были вызваны последствиями войны, которую вели США, порождены глупостью маоистов. Парижские моды не имеют к этому отношения, и пусть г-н Фейте ищет другие предлоги, чтобы сводить свои счеты. Но, может быть, эта его статья - только дурная шутка? Как можно писать, что в 1940 г. "Франция казалась петэнистской"? Потом она казалась голлистской, потом жискаровской. Чтобы воспринимать такие глупости, читатели должны "казаться идиотами".
- Озлобление г-на Фейте можно как-то объяснить трудностями жизни эмигранта. Но кто удивил нас своим вмешательством в эти дебаты, так это Пьер Дэкс. Вот человек, которого многие окончательно перестали уважать. Я был еще маленький, когда читал отчеты о процессе, на котором он когда-то выступал против Давида Руссе. Дэкс тогда был певцом сталинизма и отрицал существование советских концлагерей. Поколением позже Дэкс вышел из партии, но прошлое остается прошлым. Минимум приличия требовал от Дэкса, чтобы он впредь писал только о жизни бабочек или о фресках Помпеи. Дэкс смеет говорить о "гражданских правах семей жертв", но я знаю, что многие потребовали бы сначала головы Дэкса, потому что в делах о преступлениях против разума и правды нет срока давности.
- Однако Дэкс тоже сделал попытку "расшифровать" политические идеи Хомского ("Котидьен де Пари", 29 декабря 1980 г.), т. е. подменить в них то, что ясно, как вода в горном ручье, набором нелепостей, от которых покраснели бы и чернила. Я никак не могу понять, почему Хомскому "нужно оправдаться в собственных глазах" и какая связь между этим утверждением и последующей цитатой из Хомского. Я не понимаю также, как может быть "рациональной" "угроза, которую несет миру американский крестовый поход против коммунизма". Только в американском религиозном словаре можно найти такое понятие, как "абсолютное зло". Говорить, будто советских правых диссидентов следует опасаться, потому что это "карта, разыгрываемая КГБ", значит, исходить из того, что все диссиденты онтологически должны быть левыми. Всем равнение на Плюща? Мне лично ничто не мешает видеть в Солженицыне крайне правого, но его нужно читать. Если для Дэкса и ряда других "французских интеллектуалов" "Архипелаг Гулаг" был потрясающим открытием, то не для Хомского и не для таких людей как я. Был процесс Руссе, были и другие левые, которые еще раньше, в 30-х годах, хотели знать. Дэкс, который долго принадлежал к той массе французских интеллектуалов, которые имели глаза, но не видели, не хотели видеть, плохо годится на роль обличителя тех, кто был в первых рядах тех, кто хотел знать факты.
- Я подскочил, прочтя последнюю фразу Дэкса: "Было бы опасным результатом, если бы дело Фориссона и леваков из "Вьей Топ" привело к усилению табу на научное изучение концлагерных реалий". Это уже выше крыши. Обвинять тех, кто пытается начать дискуссию о фактах (о судьбе евреев - жертв депортации), кто делает это в труднейшей обстановке, под дождем оскорблений, обвинять в усилении интеллектуальных табу тех, кто как раз пытается эти табу нарушить, можно только будучи акробатом, специализирующимся на идеологических извращениях. Если эта полемика носит столь яростный характер, то лишь потому, что интеллектуалы вроде Дэкса, поднимаются когорта за когортой на крепостную стену, возведенную для защиты этих табу.
- Если Пьер Дэкс, бывший заключенный № 59807 Маутхаузена, заинтересован в "научном изучении концлагерных реалий", пусть он начнет с того, что перечитает критическим оком воспоминания о лагерях, которые он сам опубликовал сразу же после окончания войны под названием "Последняя крепость". Пусть он вспомнит, как коммунисты захватывали власть в администрации лагерей, пусть оценит это сотрудничество коммунистов с нацистами за счет других заключенных. Пусть познакомится с другими признаниями такого рода в книге Хорхе Семпруна "Какое прекрасное воскресенье!" Пусть почитает Рассинье. Когда Дэкс и другие начнут поднимать краешек завесы молчания, начнут разбираться в сомнительных свидетельствах, чтобы попытаться увидеть, что же в самом деле происходило, они удивятся глубине собственного невежества. Но к чему призывать интеллектуалов заниматься ремеслом, которое приносит больше ударов, чем почестей и удобств?"
Правая пресса дала несколько иронических комментариев и добродетельно встала на защиту Хомского, которого ненавидела за его политические идеи. Примечательно, что во время всего этого дела правые хранили осторожное молчание. Единственный журналист, который сказал несколько слов в органе, объединявшем "новых правых", "Фигаро магазин", получил строгий выговор от "Нувель Обесерватер" и почти сразу же выброшен за дверь, потому что его редактор Повельс, устрашенный гвалтом, последовавшим за взрывом на улице Коперника, счел необходимым избавиться от балласта. Я думал, ввязываясь в это дело, что нужно действовать быстро, раз оно стало публичным, чтобы им не воспользовались правые. Я слишком переоценил ум и смелость этих правых. За редкими исключениями правые мыслители и писатели проявили такую же мерзкую трусость, как и левые писаки, которые в частных беседах проявляли живой интерес, но не напечатали ни слова о своем интересе, чтобы не подвергаться риску и чтобы на них не указал пальцем кто-нибудь из коллег "в штатском".
Дело Хомского стало детонатором нового всплеска. После многократных оскорблений разными комментаторами Фориссону удалось прорваться на несколько минут в эфир в очень популярной утренней программе канала "Европа 1" 17 декабря 1980 г. Ее ведущий, журналист Иван Левай, человек, враждебно настроенный, склочный и плохо информированный, не вывел Фориссона из равновесия, и тот, сохраняя спокойствие, заявил, что может резюмировать выводы своих работ в одной фразе из 60 слов. Вот она:
"Так называемые гитлеровские газовые камеры и так называемый геноцид евреев составляют одну и ту же историческую ложь, которая делает возможным гигантское политико-финансовое жульничество, главную выгоду из которого извлекают государство Израиль и международный сионизм, а главными жертвами являются немецкий народ, но не его руководители, и палестинский народ в целом".
Эта фраза вызвала каскад официальных заявлений и стала причиной нового большого процесса.
Чтобы все было ясно, я, перед тем, как продолжить эту "хронику событий", как говорят русские, хотел бы высказать свое собственное мнение об этой фразе, выпущенной Фориссоном как пушечное ядро на укрепления его противников.
Кажущаяся простота этой фразы обманчива, потому что она претендует на то, чтобы охватить и нацистскую политику в отношении евреев, и политику сионизма и послевоенной Германии и даже палестинский вопрос. Такое упрощение не может не быть утрированным. Это не могло не быть провокацией в буквальном смысле слова, т. е. действием с целью вызвать реакцию. Но резкая формулировка без нюансов вызвала реакцию отвержения, а не конструктивного обдумывания.
Этому способствовал, прежде всего, подбор слов. Может быть, можно говорить о "так называемых" газовых камерах, потому что Фориссон сумел убедить с помощью рациональных, хотя и спорных аргументов, что есть по меньшей мере вопрос о существовании газовых камер. Но говорить о "так называемом геноциде евреев", не объяснив сначала подробно, что под этим подразумевается, значит, обречь себя на то, что тебя не поймут. Публика сделает вывод: это значит, что большие массы евреев не погибли в результате нацистской политики. Это явная ложь. Общественное мнение на Западе, в своем ученом неведении, верит, будто 6 миллионов погибли в газовых камерах, которые обычно путают с крематориями, тогда как ортодоксальные историки видят в них лишь средство, с помощью которого была уничтожена четверть или треть погибших. Но эти историки не отправятся в крестовый поход, чтобы исправить ошибку большинства. Фраза Фориссона неверна тем, что, исходя из нее, можно подумать, что мертвые не убиты. Это абсурд. Подлинные вопросы: сколько? почему? как? и т. д. Мы знаем многое, но часто плохо. Надо бы знать больше, но этого не дождешься от Уэллерса, Видаль-Наке и прочих финкелькраутов, которые больше заняты идеологической борьбой, чем терпеливым поиском фактов.
Мне кажется также неуместным использование слов "историческая ложь". Нужно доказать, что люди, которые знали правду, умышленно ее искажали. Но все, что мы знаем о происхождении этих "слухов об Освенциме", указывает на то, что они ходили в Европе еще во время войны. Слухи, информация и даже мифы смешивались в разных пропорциях, смешивались ложь и правда. То, что некоторые круги использовали эту информацию в политических целях, не означает, что ее сознательно искажали. Идеологическому аппарату не нужна ложь в чистом виде, информацию отбирают, искажают, дают ей разную оценку, опускают неудобные факты. Единственная доказуемая ложь (Катынь, фабрика для изготовления мыла из евреев) в этом деле исходила от советской стороны, идеологический аппарат которой работал гораздо более грубо. Лучше всего фальсифицировать немного, с краешку.
Смущает также выражение "политико-финансовое мошенничество". Часто плохо различают репарации, которые Германия выплачивает отдельным лицам, пострадавшим от преследований, и репарации, предназначенные Израилю, в принципе, в порядке возмещения ущерба, нанесенного отдельным лицам или общинам, но поступающие непосредственно в кассу государства, которое, таким образом, подменяет собой лиц, не бывших его гражданами в ту эпоху. Нормально, что Япония платит репарации странам, которые она оккупировала во время войны (я не знаю, платит ли она репарации отдельным лицам), но требуется ряд юридических фикций, чтобы оправдать выплату Германией репараций еврейскому государству. Если здесь и имеет место жульничество, то оно заключается в создании на Ближнем Востоке государства, которое называет себя еврейским, не принимая во внимание арабское население Палестины, создании его по воле великих держав. Все остальное вытекает из этого решения, в котором Германия не участвовала.
Все это есть во фразе Фориссона. Но, исходя из нее, можно подумать, что, раз геноцида евреев не было, значит, создание Израиля - политическое жульничество. То есть, если бы геноцид был, создание Израиля было бы оправдано. Но сионизм возник задолго до Гитлера, он был выражением подъема национализма в еврейских кругах Центральной Европы. Его претензии на создание еврейского государства на арабской территории были неприемлемы с самого начала, с 1-го сионистского конгресса в Базеле в 1897 г.
Таким образом, я не согласен с этой фразой по многим пунктам, которые затронуты в ней весьма поверхностно. Можно было сказать то же, но в иной форме, более верной и менее провокационной. Но все равно неизбежно последовала бы реакция, столь же абсурдная и тоже с применением насилия.
Теперь о термине "сионист". Сионистская пропаганда постоянно отождествляет "евреев" и "сионистов", во-первых, потому что, с их точки зрения, каждый еврей должен вернуться туда или по меньшей мере помогать тем, кто туда едет или там живет. Для сионистов каждый еврей сионист или должен им стать. И обратно, под сионистами они подразумевают евреев. И это позволяет им постоянно повторять, что антисионизм это антисемитизм. Фориссона упрекают в том, что он сказал "сионистское движение" в том случае, когда другие говорят "евреи вообще". И поскольку он обвиняет сионистское движение в том, что оно извлекает выгоду из политико-финансового мошенничества, Фориссону приписывают такой ход мыслей: евреи - жулики, они воруют деньги, это излюбленная тема антисемитов со средних веков. Говоря "сионист" вместо "еврей" он просто маскируется. И все - игра сделана. Ключ к доказательству был представлен во время процесса историком рабочего движения Мадлен Ребериу, близкой к Видаль-Наке и к Компартии, возглавляющей в Лиге прав человека группу, которая специально занимается наблюдением за Фориссоном и его сторонниками (многие организации антирасистов и бывших заключенных периодически берут на себя полицейские функции, занимаются слежкой, перехватом корреспонденции, запугиванием и т. д.). Чтобы доказать, что Фориссон, говоря о сионистском движении, имеет в виду евреев вообще, эта женщина-историк заявила, кратко излагая историю антисемитизма, что "международный сионизм" не существует, что это "пустое понятие без интуиции, как говорил Кант".
Признаюсь, несмотря на уважение к суду, я не мог удержаться от смеха. Кудахтанье и взгляд оскорбленной курицы, который бросила на меня Ребериу, ничего не могли изменить. Этот эпизод застал нас всех врасплох. Кто мог ожидать, что недобросовестность достигнет таких вершин?
Но прежде чем перейти к самим процессам, следует закончить этот обзор реакцией на это дело в прессе США и Германии.
Случайно я приехал в Нью-Йорк через несколько дней после выхода номера газеты "Виллидж Войс" от 10_16 июня 1981 г. с большой статьей Пола Бермана "Игры вокруг газовых камер" с подзаголовком "Ненормальная история и право на ложь". Разумеется, наибольшее возмущение вызвала позиция, занятая по этому вопросу Хомским. Провинциализм американской прессы таков, что ни один сюжет не удостаивается ее внимания, если он не касается Америки или американцев. И в рядах этой прессы "Войс" выражал, по крайней мере, в то время наиболее открыто точку зрения левых интеллектуалов-космополитов.
Эта статья, которая заканчивалась длинным пассажем о вкладе Хомского в сокровищницу политических идей американских левых и о его первостепенной роли в движении против войны в Индокитае, начиналась с резких нападок. Хомский не только защитил гражданские права Фориссона, но и добавил, что не считает Фориссона антисемитом. Берман очень разнервничался, но кончил тем, что признал, что если речь идет о защите гражданских прав, он ничего не имеет против. Зато он взялся доказать, что Фориссон антисемит. Для этого он смешал Фориссона с членами различных американских групп, которые тоже утверждают, что никакого геноцида евреев не было, но с иной аргументацией или вообще без нее. Среди этих людей есть патентованные антисемиты из числа расистски и профашистски настроенных американских крайне правых.
Изготовить эту смесь Берману помог тот факт, что Фориссон участвовал в "ревизионистском съезде", организованном в Калифорнии этими людьми. Как и многие, Фориссон выступает перед любой аудиторией, готовой его слушать, но нельзя путать его с его слушателями.
Уровень информации Бермана о сути проблемы очень низок. Он черпает ее, прежде всего, у Видаль-Наке, и пересказывает своими словами.
Статья очень огорчает, когда автор переходит к издательству "Ла Вьей Топ", точнее, к нескольким свободным личностям, у каждой из которых свое политическое прошлое на крайне левом фланге и которые периодически объединялись под крышей этого издательства. "Как это может быть?" - вопрошает Берман, удивляясь и ничего не понимая. - Что толкает этих парижских мыслителей, влюбленных в свободу, на пути крайне правых параноиков, вдохновляемых ненавистью к евреям?" На идиотские вопросы не отвечают, но Берман пытается найти ответ. Может быть, колониальные войны сделали нас немного сумасшедшими? Или крах марксизма во Франции побуждает нас отрицать все реалии, чтобы лучше решать теоретические проблемы? А при любом кризисе - в чем ищут выход? Всем известно, что в антисемитизме. И чтобы свалить всех в одну яму, Берман подчеркивает, что Хомский принадлежит к "французской" политической традиции. Меня восхищают такие люди, как Берман, для которых все всегда просто. Они могут жить спокойно, растянувшись в шезлонге под сенью расцветающих прописных истин.
Я сразу же написал короткий ответ, который был опубликован в номере от 22_29 июля. Перед этим Берман отказался от дискуссии со мной на радио, сказав, что он не спорит с людьми, которые думают, что земля плоская.
Примечание. Я считаю скандальным такое презрение к большой части человечества, которая думала и все еще думает, что земля плоская. Наши ощущения подсказывают нам, что земля плоская, и верить в это гораздо естественней, чем в то, что 6 млн. евреев были брошены живьем в печи крематориев.
Нападки на Хомского продолжались с завидной регулярностью. См. его "Неопубликованные ответы моим парижским хулителям" (1984), а также книгу Пьера Гийома "Право и история". В положительном духе написал о Хомском Кристофер Хитченс в статье "Хор и Кассандра - что каждый знает о Ноаме Хомском" в нью-йоркском журнале "Грэнд Стрит". Дискуссия вспыхивала вновь. На нападки Пола Бермана в "Виллидж Войс" отвечали К. Хитченс, Н. Хомский и П. Гийом (см. номера от 18 марта и 6 мая 1986 г.). Концентрацию обычной клеветы можно найти в брошюре Вернера Кона "Тайный союз Ноама Хомского", опубликованной в 1988 г. отнюдь не филантропической организацией "Американцы за безопасный Израиль".
Привожу перевод статьи, написанной мною тогда на месте на английском.
Критика политических мифов
Для Пола Бермана и некоторых других трудно понять, почему некоторые социалисты и анархисты, рыхло объединенные в неформальную группу на базе парижского издательства "Ла Вьей Топ", интересуются делом Фориссона, более того, публикуют его мнение, защищают его элементарное право на свободу слова и выступают на его стороне перед судом.
Г-ну Берману не приходит в голову, что первой причиной может быть то, что в том, что говорит Фориссон, есть хотя бы атом правды. Это признают даже его самые ярые противники во Франции. Если ваш противник прав хотя бы в одном пункте и говорит, что может доказать истину, отказать ему в этом может только человек, нечувствительный к фактам и правде.
Но, очевидно, социалисты находят в этом деле также политический интерес, которого Берман не понимает. Они давно уже думают, что западная политическая система, которая господствует сегодня над большей частью мира, держится, в основном, потому, что существует идеологический консенсус внутри составляющих ее обществ. Можно применить эту точку зрения, немного видоизменив ее, и к советскому блоку. На практике этот консенсус основан на концепции союза сил свободы - в который первоначально входил и СССР - против сил Зла, разбитых в 1945 г. Идея, будто Зло целиком находится на одной стороне, а Добро - на другой, очень полезна для волшебных сказок и политических мифов.
Для нас очевидно, что невозможно понять нашу эпоху без серьезной критики ее мифических или идеологических основ, корни которых глубоко уходят во Вторую мировую войну. Для этой критики необходимо распознать искаженные факты. Социалист Поль Рассинье был пионером в этой необходимой работе, хотя делал ее не без ошибок, а Фориссон со своими материалистическими методами является продолжателем Рассинье. Люди из "Вьей Топ" знают об этом уже минимум 10 лет. Бесплодное занятие приписывать наш политический интерес каким-либо обстоятельствам вроде шутовских авантюр маоистских тигров, превратившихся в либеральных баранов, или "невыносимой горечи", порожденной колониальными войнами. Что на самом деле невыносимо, так это нынешние колониальные войны, которые ведутся в Сальвадоре, Намибии, Западной Сахаре, Ливане, на Филиппинах и т. д. В данный момент самолеты и броневики Запада терроризируют сотни миллионов людей на пяти континентах. Реальные зверства гитлеровского режима становятся сравнительно "нормальными", если сопоставить их со зверствами, совершенными западными державами в их сфере влияния после Второй мировой войны, но даже этот ужасный баланс будет уравновешен зверствами, совершенными в коммунистических странах. Те, кто кричит "никогда больше!" - слепцы, обманывающие сами себя. Нацисты всего лишь предшественники нашего времени. Быть антинацистом сегодня значит хлестать дохлую лошадь, убитую в 1945 году. Все это нечто вроде ширмы или религиозного ритуала, назначение которых - замаскировать и обелить глубоко тоталитарные тенденции наших т. н. демократических режимов.
В этих рамках и ведется деятельность людей, так или иначе связанных с издательством "Ла Вьей Топ". Работа Фориссона это попытка противопоставить мифу историю. Каким бы ни было конечное суждение о его работах, заслуга его в том, что он показал необходимость сосредоточиться на одних фактах. Вся официальная историография, основанная, главным образом, на обвинениях Нюрнбергского трибунала, была потрясена. Мы констатировали это перед французскими судами. Необходимость настоящего исторического исследования этих невыносимо ужасных реалий не была этим опровергнута, совсем наоборот.
Берман и некоторые другие американцы выражают беспокойство по поводу того, что к издательству "Ла Вьей Топ" пристроились странные союзники в виде американских фашистски групп. Они не понимают элементарных фактов: поскольку наши цели совершенно различны, сходство между нами поверхностно, случайно и недолговечно. Мы уже говорили о нашем полном безразличии к такого рода случайностям. То, что мы говорим, имеет иное значение. Подлинно двусмысленная позиция это соглашаться без малейшей критики с официальной версией, как в Германии. На одной стороне оказываются Брежнев, Рейган, Бегин, Шмидт, Жискар, Миттеран и многие другие, включая Бермана. Означает ли это с его стороны проявление солидарности со всеми названными деятелями?
Его главное оправдание - борьба против антисемитизма, причем ярлык антисемита приклеивается Фориссону. Но это жалкий аргумент. Можно понять, когда израильские официальные лица смешивают антисионизм (или любую критику политики Израиля) с антисемитизмом. Но безграничное расширение концепции антисемитизма наносит ущерб любым политическим рассуждениям и не должно иметь места в серьезных дебатах.
Мы были свидетелями попытки свести к этому дебаты во Франции, и в СМИ, и в судах. Но со временем этот аргумент обращается против тех, кто его использует. Чем больше иррациональных и эмоциональных аргументов, тем лучше выглядит на их фоне Фориссон со своим рационализмом. Я говорю об этом просто из жалости к Берману. Процессы против Фориссона в 1979 г. были восприняты положительно, но теперь многие люди во Франции приходят от них в замешательство. Защита Хомским элементарных прав Фориссона дала положительный эффект.
Самый легкий упрек, который я могу адресовать Берману, это полное незнание им самых элементарных фактов, касающихся нацистских преследований европейских евреев, в результате чего миллионы евреев погибли. Я называю этот упрек легким, потому что невежество в этом вопросе разделяет с Берманом большинство наших современников. Доказательство тому - высказывания Бермана о "Дневнике" Кремера. Читатели Бермана должны знать, что у них нет никакой возможности ознакомиться с аргументами Фориссона и узнать о более общих причинах нашего интереса к этому делу, которые я изложил в своей книге, опубликованной издательством "Ла Вьей Топ".
Берман забил свой гвоздь молотком. Через неделю "Войс" задействовал паровой молот, поместив статью "Антисемитизм и преступление молчания". Заголовок уже был ошеломляющим, но содержание статьи еще больше. Ее автор Джек Ньюфилд ("Я еврей и имею здоровую этническую гордость") бичует своих коллег за то, что они мало занимаются евреями и антисемитизмом, который наблюдается повсюду, во всех странах. "Войс" всегда был на страже, когда дело касалось права на аборты, гражданских свобод и милитаризма, но права евреев в этом печатном органе - на втором плане. Еврейский национализм трактуется в нем иначе, чем любой другой национализм". Он нападает на одного из своих коллег, Александра Кокберна, обвиняя его в поддержке ООП и нелюбви к Израилю, затем приводит массу выдержек из прессы, смешивая незначительные анекдоты и серьезные политические проблемы (Иран, Хомейни). Не забыл он и о деле Тиммермана в Аргентине, а книгу Фориссона называет "безумной" и "антисемитской". Ньюфилд испуган тем, что небольшая часть американских левых становится "все более равнодушной к вопросу о существовании Израиля".
Эти две статьи вызвали оживленную полемику ( в номере от 1_7 июля), в которую вступили А. Кокберн, Н. Хомский, Берман, Ньюфилд, Ричард Фальк, В. Кунстлер и другие. Но создавалось странное впечатление бега по кругу, потому что стена американских политических табу устояла. Все еще невозможно опубликовать в американской прессе статью о том чувстве вины, подлинном, ложном или сфабрикованном, которое испытывают американские левые по отношению к еврейскому национализму и Израилю. Ньюфилды могут писать, что угодно, нападать на всех, кто не лижет сапоги Бегину, а критикуемые будут протестовать, защищаться, оправдываться вместо того, чтобы положить конец этому террору.
Симптоматично, что нью-йоркское радио, записав в студии беседу со мной, не решилось передать ее, не добавив к ней массу других суждений, насколько возможно, противоречащих моим, но после многих попыток не нашла никого, кто осмелился бы просто полемизировать со мной. Когда я вернулся в Париж несколько недель спустя один член редакции прибыл туда же в поисках оппонента. Я рекомендовал ему Видаль-Наке, хотя тот неважно говорит по-английски.
Потом появилась длинная статья в немецком журнале "Трансатлантик" (июль 1981). Ее автор, молодой немецкий писатель, приехал в Париж собрать документы и встретиться с участниками полемики. Статья под названием "Отмыватели Освенцима" получилась очень враждебной, и я вынужден был дать следующий ответ:
Отмыватель и его тени.
Статья Лотара Байера "Отмыватели Освенцима" требует комментариев с моей стороны прежде всего из-за тона, которым она написана. Тон этот все время ироничный и издевательский, что мешает автору проникнуть в суть проблемы, а, может быть, он на это и не способен. Я могу говорить об этом свободно, потому что в этой статье нет каких-либо инсинуаций лично в мой адрес.
Невозможно на нескольких страницах ответить на все вопросы, поднятые в этой статье. Следовало бы, например, чтобы разъяснить смысл рассказов Рассинье о жизни и организации концлагерей нацистской эпохи, дать полный анализ их внутреннего функционирования и сравнить его с тем, что говорят об этом другие писатели. В том, что пишет на эту тему Байер, видна, прежде всего, крайняя поверхностность его знаний о ней. Должен признаться, что впервые прочтя Рассинье 10 лет назад, я был очень удивлен и во многом ему не поверил. Но, вместо того, чтобы предаться отрицанию и иронии, я стал консультироваться с моими друзьями из бывших заключенных.
Они принадлежали к поколению моих родителей и были большей частью связаны с политической организацией сопротивления в лагерях, либо как коммунисты, которые были преобладающей силой, либо как христиане или прогрессисты, которым коммунисты "протягивали руку", по выражению той эпохи. Беседы с нами убедили меня, что утверждения Рассинье обоснованы. Я не могу сказать, что он прав во всех деталях, но он имел смелость указать на вопрос, который казался мне существенным для понимания феномена концлагерей: соглашение организованной политической партии коммунистов-заключенных с местными представителями репрессивного аппарата государства. Эта правда начала выходить наружу в литературе о концлагерях (Точно такую же ситуацию в советских лагерях описывает Солженицын. См. также воспоминания о немецких лагерях бывшего испанского коммуниста Хорхе Семпруна "Какое прекрасное воскресенье!" Грассе, 1980). Это подробно описано в книге, которую я настоятельно рекомендую прочесть, потому что ее автор - один из тех, кого больше всего угнетали - Гейнц Хегер. "Люди с розовым треугольником" Мерлин Ферлаг, 1972. Хегер выжил, потому что был "капо", - он хорошо это объясняет. Рассинье выжил, потому что оказался в привилегированном положении. Он сам об этом рассказывает. Почему же Байер говорит, будто он об этом умолчал?
В статье многое мелких неточностей, которые не имели бы значения, если бы на них не строились выводы. Так Байер говорит, будто президент Лионского университета, где преподавал Фориссон, "гарантировал ему безопасность". На самом деле все было наоборот. Университет, заявил президент, не имеет материальных средств обеспечить безопасность. И каждую неделю несколько месяцев банда сионистов поджидала Фориссона в тот час, когда он тайком вел свой курс в кафе. Университет ничего не сделал, чтобы положить конец этой ситуации, он предпочел закрыть глаза на то, что Фориссон физически отсутствует полгода.
Я задаю себе вопрос: умеет ли Байер читать? Он цитирует на стр. 20 Фориссона, который ссылается, на стр. 188 моей книги, на "Застольные беседы Гитлера". Байер замечает: "Я не знаю, каким подпольным вариантом "Застольных бесед" располагал Фориссон, но в моем (Зеевальд, Штутгарт, 1976) я прочел следующее (стр. 456)". И он цитирует слова Гитлера. Если Байер умеет читать, он обратил бы внимание на примечание 44 к французской книге, где текст этой фразы приведен по-немецки и в качестве источника указано отнюдь не подпольное издание 1963 г., стр. 471. Эта фраза дословно та же самая, только в варианте Байера мы читаем "евреи", а в варианте Фориссона "дерьмовые евреи". Что это: ошибка в транскрипции Байера? Или цензура его издания 1976 г.? Я не знаю, но представим себе, что Фориссону бросят упрек, что это он подсластил слова Гитлера. В любом случае, когда Байер комментирует, говоря "это слабое основание для диплома по литературе", он лишь доказывает этим, что ему предстоит еще много потрудиться, чтобы заслужить этот диплом.
Меня интересовало, докуда дойдет способность Байера делать выводы, когда он влеком желанием очернить. Он хочет доказать, что Гитлер отдал приказ об истреблении евреев, что Фориссон оспаривает. Историки единогласно говорят, что нет такого документа, но Л. Байер берется решить вопрос, используя частные беседы Гитлера. Может быть, это хороший метод. Он цитирует две фразы, в которых выражена идея, что нужно уничтожить иудаизм. Глагол "ausrotten" можно перевести также как "искоренить". Но я не буду играть словами и вспоминать о временах религиозных войн во Франции, когда те, кто хотел искоренить ересь, устраивали массовые убийства. В третьей фразе Гитлер утверждает, что отдал приказ "истребить всех, кто принадлежит к расе, говорящей по-польски" (стр. 21). Если подобные слова служат доказательством существования приказа об истреблении евреев, они должны быть еще более ясным и убедительным доказательством геноцида поляков, потому что Гитлер утверждает, что уже отдал приказ об их истреблении.
Я принадлежу к числу тех, кто считает, что славяне, поляки, русские, прибалты, югославы заплатили, в абсолютных цифрах, гораздо большей ценой, чем евреи, во времена нацистского террора. Но кроме варшавских политиков и, может быть, г-на Байера, никто не верит, что существовал проект уничтожения 20_30 миллионов поляков. И кстати, несмотря на бесчисленные зверства и тяжелые потери в людях, поляки не ликвидированы.
Итак, выводы Байера совершенно абсурдны, и он не может ничего противопоставить Фориссону, потому что его желание противоречить сильнее средств, которыми он располагает. Это случается со многими противниками Фориссона и заставляет задуматься обо всем этом деле, столь сложном, но постоянно загромождаемом мелкими склоками, рожденными недобросовестностью.
Еще один вопрос: имеет ли право Байер говорить о том, чего не знает? По поводу смысла слова "Vergasung" в технических описаниях, он насмешливо "рекомендует такому специалисту по сожжению, каковым является Фориссон, как можно быстрей запатентовать свое открытие: печь крематория, которая воспламеняется с помощью карбюратора, но не взрывается" (стр. 21). Но это Байеру нужно выдать патент на невежество. Если бы он навел справки, он бы знал, что печь крематория работает на газе, что этот газ поступает в коксовые топки и его нужно смешать с воздухом, чтобы он мог выполнять свою функцию - сжигать тела. Я получил эту консультацию у директора одной из немногих французских фирм, которые строят крематории. Кстати, этот эксперт, рассматривая план крематория в Освенциме, не понял назначение того помещения, которое называлось Vergasungskeller и было оснащено системой труб. Если я говорю, что аргументы Фориссона серьезны и на них нужно отвечать, я вынужден признать, что потерял надежду, что Л. Байер ответит на них иначе как пируэтами, столь же посредственными, как и тяжеловесные шутки Надин Фреско в "Ле Тан Модерн". (Я послал этого Байера к Фреско. Они так хорошо спелись, что она написала предисловие к книге Байера о Франции, написанной по-французски. Она признается в своем антинемецком расизме с детства. Ее открытие, что немцы - тоже люди, - шедевр, достойный войти в антологию современных наивностей). Как говорит он сам по поводу анализа "Дневника" Анны Франк, "я не вдавался в детали". Байер думает, что Фориссон просто списывает у других. Это смешно: этот анализ - именно та часть работ Фориссона, которую признают даже его самые решительные противники. Почему Байер не берет на себя риск сказать, что по крайней мере по некоторым пунктам даже самые предубежденные противники Фориссона признают, что он прав?
Я совсем не думаю, что Фориссон прав во всем. Он совершенно неверно говорит, будто не было политики, направленной на уничтожение евреев. Нет сомнений, что несколько миллионов евреев погибли в результате дискриминации, депортации, заключения в концлагеря и хладнокровно осуществленных массовых убийств. Я не знаю, были ли газовые камеры одним из технических средств уничтожения людей, и не знаю, можно ли будет когда-нибудь окончательно прояснить этот вопрос. Но имеют значение лишь усилия, которые нужно приложить, чтобы понять сложные и порой противоречивые реалии той дикой эпохи. Мы ее наследники, она наложила на нас свой отпечаток, а мы ее знаем плохо, в частности, из-за тех выдумок, к которым прибегают люди, заинтересованные в том, чтобы оправдать свою сомнительную роль в тот период. В ходе дискуссии с Лотаром Бауэром, когда он был у меня, мы оба констатировали, до какой степени окутаны мраком все эти вопросы о реалиях 30_40-х годов, особенно в Германии. Я много путешествовал по Германии в юности, и это отсутствие исторической памяти, это черное и пустое прошлое, часто шокировало меня у моих немецких друзей моего возраста. Совершенно неизбежно, что новое поколение немцев захочет однажды снять табу, чтобы снова обрести свое прошлое. Я не знаю, когда это произойдет, может быть скоро. Но я не уверен, что лучшее из того, что могут сделать интеллектуалы, это укреплять табу и пресекать всякое критическое любопытство, всякое сомнение. Я хорошо знаю, что социальная функция интеллигенции, как прослойки, заключается в том, чтобы петь хвалы государству, но интеллигенты как отдельные личности могут пресекать вопросы лишь такими сомнительными способами, как в данной статье.
Примечание. С тех пор, как были написаны эти строки, многое произошло в Германии. Некоторые историки открыли досье и пришли к выводам, отклоняющимся от ортодоксальной истории ХХ века. Их сразу же объявили "ревизионистами", хотя никто из них ни на один миг не поставил под сомнение наиболее распространенные взгляды на массовое уничтожение евреев... Так в 1986 году началось движение критического возврата, к которому Рассинье призывал в 1950 году. В Германии это назвали "спором историков". Выступление в нем знаменитого историка Эрнста Нольте привело к тому, что была подожжена его машина. Эти дискуссии были в тысячу раз интересней, чем дискуссии во Франции на эту же тему. Ничтожный Байер в них не участвовал.
Что хочет сказать Байер, упрекая меня в том, что я упоминаю в библиографии брошюру Тиса Кристоферсена? Я что, не имею права упоминать в каталоге разные сочинения на данную тему? Я не использовал брошюру Кристоферсена ни в моем тексте, ни в моих выводах, потому что она не дала мне интересующей меня информации. Он пишет, что в небольшом сельском придатке Освенцима жизнь была хорошей. Может быть, но это не имело ничего общего с тем, что происходило в Бжезинке. Это Байер искусственно придает Кристоферсену значение, потому что делает из него "один из опорных столпов конструкции Фориссона". Это просто абсурд. Удивляюсь, что можно прибегать к таким методам.
Чтобы закончить более общими рассуждениями и чтобы ответить Байеру, который окарикатуривает тезисы издательства "Ла Вьей Топ" и людей, близких к нему, мы заявляем, что имеем все основания считать, что антифашизм это всего лишь ширма, предназначенная для маскировки самых реальных зверств, непрерывно совершаемых западными демократиями во всем мире по отношению ко всем тем, кто хочет избавиться от их дорогостоящей навязчивости. Фашистская угроза в Европе? Она умерла в 1945 году. Откровенно говоря, это несерьезно. Нужно понимать цели этой яростной борьбы против призраков: она должна облегчить установление систем господства, более тонких, более современных и эффективных и менее кровавых, что архаичные нацистские методы не позволяли сделать. Господства без боли, без цвета, невидимое, внутреннее. Диктатура рынка, а не кровавого паяца.
Селин, которого Байер, конечно, хорошо знает, сказал в своей речи в честь Золя в 1933 году:
"Мы пришли к цели двадцати веков высшей цивилизации и однако ни один режим не выдержит и двух месяцев правды. Я говорю не только о марксистском обществе, но и о наших буржуазных и фашистских обществах. Человек не может долго существовать ни в одной из этих грубых, мазохистских общественных форм без постоянной лжи, все более массированной, повторяющейся, неистовой, "тоталитарной", как теперь говорят".
"Без этого принуждения наши общества обрушатся в анархию худшего типа. Гитлер это не последнее слово, мы увидим еще более эпилептические фигуры, может быть, здесь, во Франции. Натурализм в этих условиях, хотим мы или не хотим этого, становится политикой. Он ее убивает. Блаженны те, кто управляет конем Калигулы".
Этот текст был получен журналом "Трансатлантик" через несколько месяцев после статьи Байера. Редакция сочла, что публиковать его нельзя. Пресса всегда находит прекрасные причины, чтобы не публиковать ответы на ее нападки, и всегда разные. Так что она не совсем утратила чувство оригинальности.
Процессы начались в мае 1981 г. Им предшествовала довольно смешная история, которая показывает, какая обстановка нетерпимости царила вокруг этого дела. Во время своего выступления по каналу Европа 1 и отвечая на клевету, к которой прибег Иван Левай, Фориссон сказал, что один из его адвокатов, Ивон Шотар, был членом МРАП, антирасистской организации, считающейся близкой к Компартии. А эта организация входила в картель, который преследовал Фориссона. Ее главный соперник, ЛИКРА, не могла упустить такого случая. Открытие этого секрета Полишинеля сразу же вызвала бурную реакцию мрапистов, которые исключили Шотара несмотря на протесты его местной ячейки. Это исключение вообще вызвало много протестов, которые быстро успокоил своими снотворными оправданиями генеральный секретарь этой организации Альбер Леви, человек, который повсюду сеет скуку.
Первый процесс был лишь прологом, как в театре. Леон Поляков счел себя оскорбленным замечанием в книге, написанной Фориссоном в свою защиту, где он был назван "манипулятором" и "составителем сфабрикованных текстов" в связи с разными вариантами пресловутого документа Герштейна.
Примечание. По просьбе истца в Париж дважды приезжал в качестве свидетеля шведский барон фон Оттер, тот дипломат, которому Герштейн якобы сделал свои признания в поезде в августе 1942 г. Долго считали, что этот дипломат составил отчет об этой необыкновенной встрече с каким-то эсэсовцем, который сказал, что был свидетелем казни в газовых камерах. Он так говорил Пьеру Жоффруа ("Божий шпион", стр. 17), но этот текст так и не был найден. Послушаем Лакера, первого, кто получил доступ к архивам шведского МИДа, чтобы развеять тайну, окружающую этот пресловутый отчет: "Выяснилось, что в 1942 г. был только устный доклад фон Оттера. Никакого письменного меморандума не было". (Лакер, цит. соч. стр. 50). Короче, никаких письменных следов. Это показывает, что фон Оттер в тот момент не принял всерьез Герштейна, человека, явно ненормального, а потом, восстанавливая события в памяти, вообразил, будто составил отчет. Фон Оттер и Жоффруа присутствовали на процессе, но машина правосудия, по формальным причинам, не устроила очной ставки между ними и даже не дала слова барону, который действительно знал этого путаника Герштейна. Может быть, суд не хотел, чтобы вышла на свет историческая истина? Все эти проблемы упираются в Нюрнберг?
Адвокаты Полякова были те же, что и на следующих процессах. Чувствовалось, что все это хорошо скоординировано, и стратегия заключается в том, чтобы побыстрей добиться осуждения Фориссона за клевету и занять выгодные позиции перед большим процессом, на котором будут судить идеи. Поляков защищался вяло. Он плохо помнил эту историю с документом и полагал, что его репутации достаточно. Суд вынужден был отметить в приговоре, что Поляков мог допустить ошибки и даже "отступить от научной строгости", но это не помешало суду единогласно осудить Фориссона.
Долго и скучно пересказывать все эти выступления свидетелей и десятка адвокатов, нанятых для того, чтобы поразить дракона.
Примечание. Самым интересным, на мой взгляд, было выступление Клода Карну, которое он воспроизвел в работе "О нетерпимости. Несколько субъективных соображений о национализме. Записка для моих друзей о причинах моего свидетельства на процессе Фориссона".
Чудовищная машина, запущенная этим могучим коллективом адвокатов - десятки килограмм документов, командировки в Варшаву и Тель-Авив - намолола не слишком много зерна на мельнице правосудия. Эффект был скорее эмоциональным. Группы поддержки, напичканные членами организаций-истцов, не знающими точно, о чем идет речь, были несколько ошеломлены. Широко была представлена пресса, было много иностранных корреспондентов. Видаль-Наке ловил их за руку в коридоре и шептал: "Фориссон - крыса!". Становилось смешно, когда одни пытались оживить старую тему расовой ненависти, а другие просто забавлялись, не будучи в состоянии принимать всерьез весь этот цирк. Исход был известен заранее и настоящих дебатов не было. Судьи имели вид судей, адвокаты были хорошими, каждый выполнял свой номер, рассчитанный на те или иные человеческие эмоции. Лучшим, несомненно, был г-н Бадентер с его красивым голосом, в котором звучал металл, представитель старой традиции риторики, очень похожей по своему благородному стилю на стиль Комеди франсез.
Кое-кто думал, что это его последнее выступление в суде, потому что тот, кто два года был вдохновителем атак на Фориссона, пока шел суд, был назначен министром юстиции нового социалистического правительства. Это никак не повлияло на приговор, но были внесены изменения в закон об амнистии, который традиционно принимается в начале каждой семилетки: из него была специально изъята та статья, по которой обвинялся Фориссон. Бадентер, выступая потом по радио, сказал, что не принимает важных решений, не посоветовавшись с раввинами, но он скромничал, умалчивая о своей личной работе.
Я решил резюмировать уроки этого процесса в статье, которую опубликовал "Ле Монд" (16 июля 1981), сократив ее. Вот ее полный текст:
Разоблачительный приговор
На следующий день после осуждения Робера Фориссона уголовным судом и перед тем, как гражданский суд будет рассматривать его дело, которое нельзя квалифицировать иначе как "идейное преступление", хотелось бы задать несколько вопросов. Для ЛИКРА, гражданской стороны, и ее союзников ставка на этом процессе была велика. Г-н Бадентер сказал, что речь шла о табу, последнем табу, которое защищает евреев от возврата к той практике, которая привела к их истреблению. Можно понять беспокойство тех, кто верит, что лишь оперативная магия табу защищает их в мире, который уважает их все меньше и меньше. Голый король всегда боится наивного взгляда, который просто не знает о табу и возвращает тем самым к реальности.
Я один из тех, кто способствовал публикации аргументов Фориссона и предлагал обсудить их, чтобы подвергнуть критике. Я удивлен, что ЛИКРА не решилась последовать моему совету. Но понятно, что дебаты, чтобы оставаться подсудными, должны быть манихейскими: противники антисемитизма с одной стороны, ужасный Фориссон и его провокационные фразы с другой. Такую партию легко разыгрывать. Но невозможно утверждать, что людей из издательства "Ла Вьей Топ" можно заподозрить в антисемитизме. И если бы удалось получить ответ на этот вопрос, можно было бы положить конец манихейскому подходу.
Тех, кто следил за этим делом с самого начала, вынесенный приговор очень тревожит. Я оставляю здесь в стороне вопрос о свободе слова в этой стране, я предоставляю заняться им ее профессиональным защитникам, отметив только, что их значительная часть оказалась среди сторонников репрессий. Так обычно происходит с либерализмом, когда он перестает быть абстракцией. Подлинный вопрос заключается в том, чтобы знать, что действительно защитит евреев, чувствующих себя под угрозой в нашем современном обществе. Сторонникам табу, сторонникам сакрализации, религиозным и светским, всем тем, кто имеет тенденцию постоянно смешивать евреев просто по рождению с таинственной "еврейской общиной", еврейскую судьбу с сионизмом, сионизм с Израилем, а Израиль с политикой Бегина, я скажу, что они невольно прокладывают путь антисемитизму, лица которого мы пока не знаем, потому что они практикуют именно то, чем всегда пользовались палачи евреев: отрезают, сначала духовно, евреев от остального человечества, делают из них особые существа, носителей того-сего, пользующихся своего рода внеисторическими привилегиями за их страдания в прошлом. Можно судить о том, заслуживает или нет обсуждения Холокост (религиозный термин, недавно вновь вошедший в употребление). Но то, как используют Холокост идеологи, политические группы, государства, лиги и организации, претендующие на звание антирасистских, хотя в их рядах есть сторонники апартеида, обсуждать необходимо, так же, как военную помощь, которую Израиль оказывают ЮАР. Это очень грубая политика, основанная на лжи и коррупции. Известно, что в политике живые жиреют за счет мертвых. Иначе не было бы столько памятников "мертвым". И чтобы использовать Холокост в политических целях, прежде всего используют рычаг виновности.
Если верить Фориссону, этой виновности не было или она была не столь велика. Но, с Фориссоном или без него, она так или иначе будет испаряться с течением времени. Этот тезис о виновности пытаются снова укоренить, как среди евреев, так и среди неевреев, которых всех записывают в лагерь убийц. Защищать табу, значит, признавать, что его уже нет. Спросите у антропологов: могли ли общества, которые функционировали с системой табу, хотя бы подумать об их защите?
Для нас единственный ответ антисемитизму это отношение к евреям как ко всем другим людям, отказ от отделения их от остальных глубоким рвом, устранение барьеров, которыми хотят их окружить как расисты всех мастей, так и сионисты. История евреев и трагедия, которую они пережили, не имеет смысла вне истории и трагедии всех людей, живших в ту эпоху. Защищать евреев как таковых значит уже отличать их. Но защищать их от некоего профессора и его идей, значит, устраивать абсурдную сумятицу. Многие уже протестуют.
С самого начала это дело затрагивало интересы государства. За два года мы получили тысячу свидетельств на этот счет. Но что это за зрелище, когда глава коллектива адвокатов, стремящихся уничтожить Фориссона, устраивая процесс за процессом, сняв мантию, переходит за это время из адвокатуры в министры юстиции, занимая по дороге разные посты, кроме места на скамье подсудимых... Время поджимает, нужно заменить прокурора и проследить, чтобы амнистия не распространялась на такие редкие случаи, как дело Фориссона. Полный гуманизм! Я не верю, что режим Жискара мог бы принять иное решение. Но мы видим по этому удивительному соприкосновению, что воображаемая судьба евреев касается религии государства. Именно эту связь разоблачил данный процесс, и это особенно беспокоит, если подумать о том, на что способны современные государства".
Но настоящий сюрприз состоялся, когда был подведен счет штрафов и обязательных опровержений в прессе, к которым был приговорен профессор. Нужно было прочесть длинное заявление по радио и телевидению. Учитывая цену минуты рекламы общая сумма превысила 3 млн. франков - это зарплата Фориссона за 30 лет. Свобода слова это прекрасно, но нужно быть богатым человеком. Была подана апелляция.
Однажды во время процесса, утомленный всеми этими ухищрениями, я набросал в зале заседаний несколько строк:
Процесс. Реализация методов не давать слова и мешать диалогу. Адвокаты могут говорить абсолютно что угодно, и им никто не мешает.
История с газовыми камерами вертится целиком вокруг идеи уникальности в истории, уникальность нацизма является как бы отражением еврейской уникальности. Бадентер откровенно признал, что это табу, и важность этого табу в том, что это запор, мешающий повторению массовых убийств. Это явная галлюцинация. Но можно пойти дальше. Согласимся с тем, что газовые камеры были, согласимся со всем, даже с самыми противоречивыми свидетельствами и самыми недостоверными цифрами; в конечном счете, не останется ни одной тайны, никакой реальной уникальности, не будет барьера между людьми и нелюдями. Если, как пишет в своей книге Уэллерс, 80% конвоев были уничтожены в газовых камерах, а из заключенных лагерей погибли 80%, то результат будет тот же самый: речь идет, в принципе, о том, что нелюди были частью людей, и что миф об уникальности нацизма скрывает за собой тот факт, что мы абсолютно способны на то же самое. Посмотрите на Израиль и арабов. Я не буду больше спорить о газовых камерах, потому что, в конечном счете, эта дискуссия не более интересна, знали ли немцы и использовали ли в ту эпоху и в тех места пулеметы и гранаты. Этот подпункт истории смертоносной техники раздут по чисто идеологическим причинам, на это нужно только указать".
(июль 1981).
Иногда вдруг возникает ощущение, будто идешь во тьме полярной ночи по льдине замороженных идей, и у нас осталось всего несколько спичек, чтобы осветить местность и растопить эту проклятую льдину. А нам говорят, что лучше сесть, и стараясь не умереть от холода, ждать ледохода.
Январь 1982.
| Мы, международного секрериата Организации Древных Любителей Рассказов о Войнах и Олокостях, публикуем данный тексте на всемирной сети, чтобы помочь всеобщему просвещению и поощрить научный труд. Мы поступаем бескорыстно и просим своих читателей умеренно употребить все материалы, полученные от наc.
Вы можете нам писать на электронный адрес: или по почте: PO Box 81475, Chicago, IL 60681-0475, USA. Для нас чтение книги в библиотеке ничем не различается от чтения на свемирной сети, так что чуствуемся в полном праве предоставить читателям книги, которые таким образом они будут в состоянии свободно обсуждать и оценивать. Авторы книг, опубликованных нами, вполне независимы друг от друга и ни в коем случае их отиетственность не может быть произванной, тем более что ввиду существующего цензурного закона в той или другой стране (например во Франции, в Германии, в Швейцарии), мы никогда не просим их соглашения, прежде чем публиковать какого-то текста. Мы требуем покровительства СТ. 19 Декларации прав человека: "Каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное выражение их; это право включает свободу беспрепятственно придерживается своих убеждений и свободу искать, получать и разпространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ." |
адрес страницы на сети: http://aaargh-international.org/russ/vhvp/allum2.html