Война кончилась в 1945 году. Рассинье писал в 50-60-х годах. Теперь мы дожили до восьмидесятых. Никто больше не верит, что мировая война приведет ко всеобщему миру. Все державы активно готовятся к следующей, которая обещает быть еще более кровавой. В то время, как образ нацизма становился все более черным, мы наблюдали все больше ужасов колониальных войн, в том числе и наших, но также английских, португальских, американских; мы видели Корею, Вьетнам, Камбоджу, Кипр, Биафру, Родезию, Бангладеш, Африканский рог, Тимор, вереницу кровавых диктатур, благословляемых на всех континентах, расцвет апартеида, Будапешт и Познань в 1956 году, почти немедленное приостановление десталинизации, т. н. культурную революцию в Китае, массовые убийства Пол Пота, голод в Сахеле и других местах, вызванный, главным образом, вторжением наших способов производства и наемного труда в самые отдаленные уголки планеты. Мы не пережили войну в Испании и Сопротивление, но, когда нас захотели послать в Алжир, чтобы мы делали там то же самое, что и немцы в Европе, т. е. оккупировали страну, мы отказались.
Но нам надо было знать, что делается там и в других местах. Как и многие другие из моего поколения, я хотел сунуть свой нос в кое-какие из этих колдовских котлов от Пань Мынь Чжона до Иоганнесбурга, от Бейрута до Пномпеня, от Дакки до Могадишо, от Аммана до Сайгона, от Мапуту до Борнео, от Алжира до Луанг Прабанга, посетив по дороге, если повезет, Москву, Токио и Вашингтон. И везде мы видели одно и то же: шпиков, палачей, концлагеря, официальную ложь, войны, как пропагандистские, так и с использованием тяжелой артиллерии, удушающую бюрократию, периодические массовые убийства, ужасы и скорбь. Но жизнь повсюду в конце концов оказывалась сильней.
Путешествия воспитывают молодежь. Воспитали они и нас. Мы узнали все о человеческой природе, о дикости во всех ее формах, включая государственно-бюрократический капитализм, именуемый социализмом. Как же мы могли обойти вниманием нацизм, сделав его явлением без прецедентов и последствий, не впадая в метафизический взгляд на политику? Такая метофизика может быть частью догматики, например, в иудаизме, который выдает за историю отношения еврейского "народа" с земным божеством, которое избрало его и карает за его пороки. Часто прослеживаемая преемственность между другими формами тирании и нацизмом проистекает из идеи, будто преследование евреев это совершенно особое явление. Эта уникальность жертвы распространяется и на палача. Но это утверждение опровергается фактами. Во-первых, нацисты обращались как с низшими и со многими другими категориями людей: славянами, цыганами, неграми, азиатами и т. д. В числе жертв Освенцима были даже буддисты. С другой стороны, обращение тоталитарных тираний с религиозными, культурными и лингвистическими меньшинствами различно, но часто имеет целью их более или менее полное уничтожение. Такова судьба армян, курдов, крымских татар, немцев Поволжья, чамов Камбоджи, не говоря о бесчисленных малых народах, которые исчезли за последние два-три века, в период становления современных государств. Их перечень занял бы несколько страниц и заставил бы читателей лазить по словарям, но и там не найти названия всех этих народов - они исчезли из памяти. Возьмем хотя бы рубрику "Гуанчи". Систематическое истребление вручную этих бербероязычных коренных обитателей Канарских островов, прелюдия к такому же истреблению ароваков и караибов, открыло эру великих открытий мореплавателей и колониальной экспансии (см. "Краткое донесение об уничтожении индейцев" Бартоломе де лас Касаса. В 1552 г. он оценивал число истребленных американских индейцев в 12_15 миллионов). Но кто сегодня оплакивает трагическую судьбу гуанчей?
Освенцим был всего лишь одним из этапов. Индонезийская армия совсем недавно "занималась методическим истреблением восставшего населения захваченной ею бывшей португальской колонии, Восточного Тимора. Половина населения, оцениваемого в 360000 человек, гнила в концлагерях. Жертвами военных действий с 1975 г. стали более 100000 человек, в основном, гражданские лица" ("Ле Монд", 3 ноября 1979 г.). Оружие Индонезии поставляли американцы, а Франция - тяжелые вертолеты. Ни в публикациях еврейской прессы, ни в сообщениях из Израиля не было ни слова об этом геноциде. Запад снова покрыл себя позором. Может быть, это будет жестоко, но следует сказать истребляемым тиморцам: жаль, что вы не евреи? Вот к чему приводит тезис об уникальности нацизма: люди закрывают глаза и уши на столь же бесчеловечные акты, на такое же презрение к другим. Такое добровольное молчание и добровольная слепота приносят Западу политические, дипломатические, экономические, военные и нефтяные дивиденды. Лучше спутаться с военной хунтой в Джакарте, которая уже ответственна за минимум 500000 политических убийств в 1965_66 гг. (главным образом, коммунистов), за антикитайские погромы, за тысячи смертей в захваченной западной части Новой Гвинеи, за геноцид на Тиморе, потому что это окупится. И Сухарто, не очень рьяный мусульманин, не произносит антисемитских речей. Клод Шейсон, тогда посол в Джакарте, прикрывал в 1969 г. своими сообщениями видимость консультаций, благодаря которым индонезийцы могли беспрепятственно грабить Западный Ириан. Позор и еще раз позор!
Я знаю, что могу исписать тысячи страниц подробностями о мошенничествах, экспроприациях, убийствах и пытках, совершаемых многими политическими режимами, в частности, французским государством (эти страницы уже написаны), но в них не усмотрят ничего общего с нацизмом. Я мог бы часами доказывать с фактами в руках, что культурные и религиозные меньшинства, более или менее подвижные и склонные к торговле, такие как китайцы в Юго-Восточной Азии, греки и ливанцы в Африке, индийцы в Восточной и Южной Африке временами подвергались и подвергаются преследованиям, сравнимым с теми, жертвами которых были еврейские общины в Европе в 30-40-х годах. Мне ответят, что это разные вещи.
Тогда я мог бы обрисовать проблему, строго ограничиться действиями нацистов на оккупированных территориях, отметить, что они интернировали и депортировали огромное количество разных людей, своих политических и религиозных противников, штатских и военных, русских, поляков и югославов, причем евреи, несомненно, составляли среди них меньшинство (хотя точных цифр мы не имеем), и что главной задачей зондеркоманд была охота за партизанами на советской территории.
Но мне не разрешат сравнивать судьбу евреев с судьбой других жертв нацизма. Линией разделения станут газовые камеры. Это бельмо находится в центре всех оценок и суждений. Поэтому необходимо поставить вопрос об историческом статусе этих орудий человекоубийства. Мы знаем гильотину и ее историю. Я видел один образец в музее в Сайгоне. Это законный предмет исторических и философских рассуждений. Почему не газовые камеры?
Редактирование книги "Историческая правда или политическая правда?" я закончил в ноябре 1979 г., вышла она в конце апреля 1980 г. Зимой, пользуясь моим отсутствием, г-жа Надин Фреско сняла копию с моей рукописи и распространила ее в благомыслящих кругах, светочами мысли которых являются "Нувель Обсерватер" и "Ле Тан Модерн". За два месяца до выхода книги, в мартовском номере "Тан Модерн" за 1980 г. появилось такое доносительское "Предостережение читателям":
В нашем январском номере, посвященном Индокитаю, мы опубликовали две статьи бывшего непостоянного сотрудника нашего журнала Сержа Тиона. Когда этот номер уже поступил в продажу, мы узнали, что, избрав на этот раз своей темой истребление евреев, тот же Тион защищает тезисы зловещего Фориссона, который отрицает, как известно, реальность этого истребления и существование газовых камер. Это побуждает нас посоветовать нашим читателям отнестись с оговорками к той информации, которую Тион сообщает об Индокитае.
Следует сказать, что редколлегия (хотя она еще ничего не знала тогда о позиции Тиона по еврейскому вопросу) раскололась еще тогда, когда речь зашла о публикации одной из его прежних статей ("Деспот на продажу"), и она была опубликована лишь в результате хитрости.
Под сомнение поставлена наша добросовестность. "Ле Тан Модерн" никогда не давал слова антисемитам, ни правым, ни левым, и фальсификатором. Как редактор журнала, я считаю своим долгом предостеречь читателей и принести им наши личные извинения.
Жан-Поль Сартр.
Тон и метод были заданы. Я привожу этот текст, потому что в нем уже содержатся все пружины реакции на дело Фориссона. То, что люди могли понять, читая мою книгу 1980 года, освещало прутья той идеологической клетки, в которой мы живем. Во-первых, следует отдавать себе отчет в том, что этот текст писал не Сартр. Слепой, больной, измученный, агонизирующий, он через три недели умер. Одобрил ли он устно этот текст, я не знаю. За подписью Сартра скрывался неустрашимый Клод Ланцман, один из парижских запевал холокостной истерии. (См. его статью "От холокоста к "Холокосту" или как от этого избавиться", "Ле Тан Модерн", июнь 1979. Он выражает свое огорчение по поводу американского телефильма, потому что сам годами готовил фильм на ту же тему. Забавно привести фразу из этой статьи о газовых камерах: "Никто из тех, кто входил в них, не смог потом рассказать об этом". Тогда еще не вылупилась такая редкая птица, как бесподобный Филип Мюллер, о котором мы поговорим позже). В качестве вклада в этографию парижской интеллигенции, я хотел бы рассказать здесь об обстоятельствах, которые предшествовали составлению этой смехотворной буллы об отлучении от церкви.
В марте 1979 г. меня посетил некий молодой человек, один из тех, когда старая сартровская гвардия набирала время от времени в редакцию "Тан Модерн" для обновления кадров и, прежде всего, чтобы найти рабочую силу, способную заполнять номера. Сама эта старая гвардия давно уже ничего не писала. Кажется, этого молодого человека звали Ригуло, но он был полной противоположностью своему однофамильцу, которого газеты времен моего детства величали "самым сильным человеком в мире".
Речь шла о подготовке специального номера по Индокитаю. В "Тан Модерн" мог писать кто угодно - и сейчас может. Я сам несколько раз печатался в этом журнале. Поэтому я согласился и предложил подобрать несколько статей моих друзей и специалистов - означенный молодой человек ни к одной из этих категорий не относился. Я быстро проделал эту работу и передал Ригуло материал объемом 120 страниц (при общем объеме номера 220 страниц), который включил в себя, в частности, перевод отличной статьи американского историка Камбоджи Майкла Виккери, который жил в этой стране в 60-х годах, дал анализ внутренней политики этой эпохи и возложил на авторитаризм Сианука большую часть ответственности за последовавший крах, переросший в катастрофу.
Подготовка номера длилась несколько месяцев. На протяжении этого времени я занимался делом Фориссона. В конце ноября 1979 г. меня призвали сторожа склепа, Жан Пуйон и Клод Ланцман. "Кастор", т. е. Симона де Бовуар за шесть месяцев вроде бы прочла статью Виккери и была против ее напечатания. Пуйон и Ланцман должны были убедить меня взять эту статью обратно. Поскольку они были слишком трусливы, чтобы вступать в политическую дискуссию о содержании этой статьи на экзотическую для них тему, и не сказали, что на их взгляд неправильно критиковать принца Сианука в тот момент, когда его поддерживает, ориентируясь на Вашингтон и Пекин, социалистическая партия, они воспользовались только тем предлогом, что либо статья Виккери сама написана плохо, либо перевод плохой. Все эти аргументы не выдерживали критики. Я согласился в конце концов взять назад статью Виккери при том условии, что могу заменить ее другой, выражающей ту же точку зрения, но "хорошо написанной". Поскольку оставалось четыре дня до сдачи номера, эти двое думали, что выиграли партию. Но за три дня я быстро написал небольшую статью "Деспот на продажу". Поскольку редакция не могла позволить себе глупость вступить в дискуссию по вопросам интерпретации истории Камбоджи, мне дали "добро", и статья была опубликована. Вот в чем заключалась "хитрость".
Этот номер содержал в изобилии посредственные тексты, один из которых был посвящен "газовой войне" в Лаосе, вульгарном субпродукте американской пропаганды. Я изучал на месте это дело о т. н. "желтых дождях" и легко мог разоблачить эту историю. Я лично расспрашивал на камбоджийской границе американских гражданских лиц, посланных в зону красных кхмеров агентом ЦРУ, врачом американского посольства в Бангкоке (а позже в Москве), чтобы найти там с помощью красных кхмеров образцы микротоксинов, этой последней аватары мифа о бактериологической войне. В научном плане это был подлинный фарс, и американские лаборатории, которым был поручен анализ, отказались от мер безопасности, что говорило о том, что речь идет о чистой кампании дезинформации. Целью операции была подготовка американского общественного мнения к возобновлению производства химического оружия, новых т. н. бинарных газов. После этого о пресловутых "желтых дождях" ничего больше не было слышно. То, что идиоты из "Тан Модерн" влезли в это дело, неудивительно.
Мое введение к книге о деле Фориссона "Почему и как" ходило по рукам с сентября 1979 г. Многие из окружения "Тан Модерн" и даже один член редакции были полностью в курсе. Мне нечего было скрывать и я распространял текст, чтобы вызвать реакцию. Эти люди не говорили о моем тексте Ланцману, который уже несколько лет был занят производством своего фильма "Шоа". Я предложил им так поступить, зная, что взрывчатая ярость Ланцмана может скомпрометировать публикацию статей об Индокитае, которые казались мне весьма своевременными и не имеющими прямого отношения к делу Фориссона.
Индокитайский номер вышел, рукопись книги о деле Фориссона находилась в типографии, а я уехал на другой конец света и занялся другими делами. Однако экспансивная Надин Фреско, принадлежавшая к числу моих друзей, а также друзей Клода Ланцмана и многих других малопочтенных лиц, отправилась к Эдгару Морену, которому я оставил рукопись книги для его личного образования, забрала ее и принесла в горячем виде в редакцию "Тан Модерн". Можете вообразить себе сцену...
Отдыхая под пальмами Таити, я получил уведомление о том, что не достоин более вдыхать ароматы святости в сартровском святилище. Впав в лирику под влиянием тропиков, я ответил на эти пять строчек гораздо более длинным письмом от 3 марта 1980 года:
"Я был весьма удивлен, когда получил датированную 21 февраля цедулку со следующим текстом: "Правление журнала считает нежелательным ваше дальнейшее присутствие в кабинетах редакции" со штампом и неразборчивой подписью.
По-моему, я в моей жизни провел совсем немного времени в кабинетах этой редакции, за исключением недавнего периода подготовки специального номера по Индокитаю по причине большой задержки его выпуска, задержки, понятной лишь тем, кто знает, что требуется минимум шесть месяцев для того, чтобы некоторые члены редакции прочли те или иные рукописи. Хочу сказать, пользуясь случаем, что разочарован низким общим уровнем этого номера и жалкой бессвязностью небольшого вступительного текста. И это еще не сильно сказано. Я пропускаю мелкие колкости в адрес двух моих статей. Должен ли я считать позором совершение столь посредственного подвига, заставившего вас пожелать исчезнуть из моей жизни? Увы! Я до сих пор не чувствую, что в этом унизительного.
Насколько я помню, у меня не было других дел с "Тан Модерн". Конечно, я прибежал бы в кабинеты редакции, чтобы узнать причины этого смехотворного остракизма, но сейчас я занят кое-чем другим в краях антиподов. У меня есть о чем подумать, читая о путешествиях Бугенвиля.
Как гласит местная поговорка, "о теи тапои те рира ра, э ваха хааваре тона" (лживые губы сеют ненависть). И в самом деле, декрет правления говорит много или слишком мало. Если меня в чем-то упрекают, то элементарная вежливость требует уточнить, в чем именно. Но если вы считаете, что возможно анонимное отлучение без огласки, то вы обратились не по тому адресу.
Поговорим откровенно, если это возможно. За последние месяцы я написал несколько небольших статей, имеющих критические и даже полемические аспекты. Вы сами опубликовали две из них в январе. Другие ходят по рукам в ожидании публикации. Я ставлю в них некоторые вопросы по ряду аспектов современной политической истории и объясняю, почему я считаю своим долгом их поставить. Их объединяет один общий вопрос: важно ли установление фактов для формулировки суждения о них? Я не сомневаюсь, что их чтение вызовет беспокойство, но такова основная роль любой критики, пробуждающей от "догматического сна". Если редакция "Тан Модерн" даст комментарии на это письмо, я буду рад их прочесть. Если же она, наоборот, займет по отношению ко мне страусиную позицию, это будет свидетельствовать о ее неспособности принять участие в начинающейся дискуссии".
Я закончил это письмо замечанием, что в журнале публикуется список редколлегии, но нет никакого упоминания о "правлении". За этим призрачным органом, как позже выяснилось, скрывался один Ланцман.
Номер 404 за март 1980 заканчивался на стр. 1765 вышеупомянутым "Предостережением читателям". Сартр умер через несколько дней. В тот момент, когда он якобы писал этот текст, он был, как известно, слепым и тяжело больным. Для него было физически невозможно составить этот текст. Поэтому весьма вероятно, что его писал этот фанатик Ланцман, единственный, для кого выход моей книги был прямым ударом, поскольку затрагивал его фильм, выпуск которого задержался на несколько лет. Ланцману пришлось обойти все вопросы, поставленные в работе Фориссона. В конце концов он отказался от какого бы то ни было анализа исторических документов кроме одного. Он ограничился более или менее сфабрикованными интервью. Надин Фреско, которая украла мою рукопись, а позже для успокоения собственных тревог написала статью, которую Ланцман опубликовал в "Тан Модерн" в июне 1980 г. под намеренно зловещим заголовком "Бухгалтеры смерти" [полный текст на французском сайте AAARGH], не простили ее прошлые компрометирующие знакомства: ее имени нет в титрах фильма "Шоа", несмотря на ее личный вклад в съемки фильма в Польше. Она меланхолически мстила за себя, публикуя время от времени небольшие, пустые статьи, выдавая себя за историка, хотя по профессии она психолог. Все это мелочи.
Возьмем одну из этих статей, написанную вместе с Байнаком "Как от этого избавиться" (Ле Монд, 18 июня 1987)[полный текст на французском сайте AAARGH]. В ней ставится вопрос: Почему идеи ревизионистов распространяются во французском обществе? Ответ ясен: причина - антисемитизм. Но, по моему мнению, этот вопрос работает как психоаналитический оператор. Подсознание Фреско написало далее: "Когда мертвые евреи насчитываются миллионами, они становятся порой более многочисленными, чем когда они были живыми". Это их численное увеличение представляет собой уже не скорбь, а символическое гипертрофирование, настоящую мифологизацию этих трагических событий.
Издательство "Ла Вьей Топ" опубликовало текст подписанный Сартром, чтобы все его знали, под заголовком: "Политическое завещание короля дураков".
По возвращении в Париж я написал Жану Пуйону 14 мая 1980 г.:
"Я знаю, что такое политические нападки. Я не удивляюсь, когда противник, будучи в панике, прибегает к преувеличениям и искажению истины. Но прискорбно, когда он докатывается до клеветы.
Вы могли хотя бы отказаться от лжи. Моя статья "Деспот на продажу" была опубликована не в результате "хитрости", а вследствие устного соглашения, заключенного с вами в присутствии Ригуло, Ланцмана и Эчерелли. То, что редакция разделилась по этому вопросу, ничего не меняет. Вы взяли на себя обязательство, поскольку статья Виккери была отвергнута Симоной де Бовуар, принять мою статью, в которой, по сути, говорилось то же самое (кстати, от имени Бовуар вещал Ланцман...). Вы обещали тогда же написать Виккери и объясниться с ним. Вы не сдержали слова, Виккери сообщил мне, что он доволен моей статьей, а от вас он ничего не получил".
Не только храбрый Пуйон не напечатал ничего в свое оправдание, но и антропологический журнал "Ль'Омм", в котором я был чем-то вроде генерального секретаря, перестал, как по волшебству, заказывать мне статьи по этнологии Южной Африки, что раньше регулярно делал. Знатоков Южной Африки не так много, но мелочная месть со стороны клана важней всего.
В то же время я написал "Ответ журналу "Тан Модерн", начав его с того, что читатели журнала имеют право знать, что за Сартром прячется Ланцман:
"Г-н Ланцман выражает свое мнение о "Холокосте" (ТМ № 395), которое я не разделяю. Я утверждаю, со своей стороны, что это событие и этот период еще мало известны, поэтому историческая критика абсолютно необходима. Эта история на данный момент закрыта табу, роковыми, на мой взгляд, для всего мира.
Для защиты своих идей г-н Ланцман не останавливается перед искажением истины. Неверно, что я "защищаю" тезисы Фориссона: я считаю, что они заслуживают изучения, и что историки должны ответить Фориссону, а не игнорировать его и не оскорблять. Кстати, я никогда не занимал никакой позиции по "еврейскому вопросу", но займу, если меня попросят. Читателей приглашают к тому же "отнестись с оговорками" к моим работам об Индокитае и свалить на меня вину за небрежную работу редакции, которая не читает публикуемых ею статей на темы, в которых она явно не разбирается.
И в конце самая грубая клевета, которая давно используется для того, чтобы запугать жертву и заставить ее замолчать: "Изыди, антисемит!". Так Ланцман смешит людей за свой счет.
Эта запутанная смесь полуправды, полулжи, приправленная угрозами в адрес еретиков, покрывает густым слоем ужасные события гитлеровского периода. Попытки панического устрашения в стиле Ланцмана оправдывают все подозрения".
Излишне говорить, что этот ответ не был опубликован. Я еще верил, как дурак, что право на ответ существует. После того, как в июне была опубликована статья Фреско, я опять, в последний раз, написал 10 июля г-же де Бовуар:
"Тан Модерн", редактором которого вы отныне являетесь, не опубликовал мой ответ на оскорбительные выпады в мой адрес в мартовском номере вашего журнала, несмотря на то, что это обязательно и по закону, и согласно принципам морали.
В июньском номере вашего журнала помещена длинная статья, полная возвышенных идей и странным образом крутящаяся вокруг моей недавно опубликованной книги.
Все это в свою очередь налагает на меня обязанность, что согласуется и с законом, изложить мою точку зрения, что необходимо, поскольку я вижу, до какой степени мои взгляды искажены в вашем журнале".
Напрасный труд! Мне еще не приходилось иметь дела с клеветой, для меня это было нечто новое. Я еще плохо понимал, как она может исходить от людей, которые очень давно и очень хорошо меня знали. Но жизнь меня быстро научила. Благодарить за это я должен "Нувель Обсерватер", о почти родственных связях многих вдохновителей которого с Сартром и его окружением хорошо известно.
Первый номер этого "Обсерватера", которые назывался "новым", прежде всего, потому, что выкинул нескольких левых журналистов, сделавших из этого драчливого еженедельника довольно почтенную газету в самый мрачный период войны в Алжире, и перекупил с финансовой помощью одного фабриканта биде команду из "Экспресса", так вот, этот первый номер вышел под символическим знаком Сартра, кумира послевоенного поколения, которое послушно следовало за всеми политическими зигзагами этого человека, которому Селин посвятил свою бессмертную статью "Возбужденный бокалом" (напомним, что эта короткая статья необыкновенной силы была ответом на клевету, типичную для Сартра, который утверждал, будто немцы платили Селину деньги).
Сегодня, много лет спустя, трудно вообразить, какой любовью и каким поклонением пользовались в своем окружении эта самая знаменитая чета французской интеллигенции. Следует вспомнить также о каскадах исключений и отлучений, провозглашаемых тем, кого только парни из кафе имели право считать "мэтром", образуя вокруг него окружение, терроризировавшее благомыслящих граждан как в свое время сюрреалисты. Я знал одного из них, Марселя Пежю. Прием в окружение и исключение из него производились по причинам, далеким от философии. Клод Ланцман, один из закулисных издателей "Франс-Диманш", преуспел тогда, поразив Симону де Бовуар рассказами об ужасах, тоже не имевших отношения к философии. Этого было достаточно, чтобы быстро забыли о его прежних выходках, таких как одобрение книг Люсьена Бодара, посвященных войне, которую французы вели в Индокитае, и отличавшихся ностальгией по колониальным временам. Ланцман в "Нувель Обсерватер", своего рода еженедельном приложении к "Тан Модерн", реабилитировал Бодара, в чем тот не нуждался. Я не хочу сказать, что книги Бодара плохи и их чтение не приносит удовольствия, но есть нечто гротескное в том, что добродетельное окружение Сартра путалось с этим старым осколком империи.
Столь же гротескно предисловие Ланцмана к книге некоего Филипа Мюллера, опубликованное как "документ недели" в "Нувель Обсерватер" от 28 апреля 1980 г. Оно полно нападок на ревизионистов, но без указания имен и ссылок на тексты. Это произведение заслуживало комментария, хотя бы для того, чтобы точно определить его место в потоке современной продукции. Я и мой друг Габи Кон-Бендит написали рецензию на книгу, предисловие к которой написал Ланцман. Я и Пьер Гийом имели долгую беседу с Жаном-Франсуа Каном, который редактировал тогда "Нувель литерер" и вроде бы признавал, что могут быть и иные точки зрения, кроме его собственной. Он имел отношение, правда, отдаленное, к переизданию работ Рассинье [для тех, кто читает на французском языке, все книги и статьи Рассиньера находятся на французской странице AAARGHa], в его редакции был один ученик Фориссона, который не верил небылицам о своем профессоре. Кан резко выступал против цензуры и за настоящую свободу слова, поэтому мы и послали ему нашу рецензию на Ланцмана-Мюллера. Излишне говорить, что этот великий защитник свободы бросил эту рецензию в корзину, показав тем самым свою истинную сущность. Я извлек эту рецензию из своих архивов и вот ее текст, написанный в 1980 году:
Жан-Габриель Кон-Бендит и Серж Тион.
Лжесвидетельство - трудное дело
Перед нами произведение с шокирующим названием: "Три года в газовой камере Освенцима" и с подзаголовком: "Свидетельство одного из немногих выживших членов команд специального назначения". Название книги заключает в себе невинную промашку, потому что, согласно официальной историографии, газовая камера, которая дольше всего действовала в Освенциме-Бжезинке, использовалась 20 месяцев, с марта 1943 по ноябрь 1944 г. Название это явно рекламное, потому что данный свидетель, Филип Мюллер, работал, в действительности, в крематории и, разумеется, не проживал "в" газовой камере. Здесь обыгрывается то обстоятельство, что обычно путают "газовые камеры", орудия смерти, и печи крематориев, которые служат для сожжения трупов независимо от причин смерти. Индуисты, буддисты и многие другие отдают предпочтение кремации. Сартра, по его завещанию, кремировали в "печи крематория" кладбища Пер Лашез.
Почему такой лживый и невероятный заголовок? Почему именно теперь? Прямой ответ на эти вопросы дает предисловие Клода Ланцмана: "В тот момент, когда живая история превращается в мертвую, а истина - в легенду, когда она не только фальсифицируется, но и отрицается, выход этой книги имеет важное значение. Она отвечает всем тем, кто, выдавая свое невежество, свой отказ от получения информации, свои злые намерения и свой антисемитизм, замаскированный под "ревизионистское" недоверие, ставят сегодня, делая себя посмешищем, вопрос о том, "как" это происходило, т. е. о технической возможности подобных массовых убийств" (стр. 10).
Вопрос "как?" теперь поставлен публично. Ланцман обращается к нам и предлагает нам книгу Мюллера как решающее доказательство наших заблуждений. Мы внимательно изучили это свидетельство.
Бессвязное описание
Первое время Мюллер работал в крематории I первого лагеря в Освенциме. Это сравнительно небольшое сооружение, сегодня частично восстановленное для показа туристам. Работа там была тяжелой, но необходимой из чисто санитарных соображений. Ужасен был лагерь, а не печь. Текст весьма неточен и противоречив в деталях. Эти неточности усугубляются переводом - с немецким оригиналом обращались весьма вольно.
Эта первая часть сходна со многими воспоминаниями, содержащими в себе пароксизмы ярости и боли. Известно, что память работает выборочно, с желанием выставить что-то напоказ. Жаль, что "документ" такой важности не дает нам более ясную картину повседневной жизни. Есть источники получше.
Пассажи с упоминанием о газовой камере Освенцима I классические, но их детали не согласуются друг с другом. Имела эта камера двери (стр. 67) или только одну "тяжелую железную дверь с герметическими каучуковыми шарнирами" (стр. 73), сделанную, как ни странно, столярами (стр. 76)? Эти столяры были нужны, потому что одна стенка была... деревянной (стр. 81). Есть и много других непонятных подробностей, вроде утверждения, будто трубу перестраивали, не останавливая печей (с. 83_84), но об этом позже.
Впечатление нереальности
Дальнейшее происходит в Бжезинке, большом продолжении освенцимского лагеря, где с марта по июнь 1943 г. были построены четыре больших крематория, о которых нам говорят, что они были оснащены газовыми камерами и составляли вместе с ними настоящую фабрику смерти. Нам предлагают даже приблизительные планы (с перепутанными подписями), но без указания масштаба, что не позволяет оценить реальные размеры. И никаких фотографий.
Что касается совокупности вопросов, поставленных историками-ревизионистами, о практической возможности промышленности в том виде, в каком она обычно описывается, то Мюллер не дает на них никакого ответа, потому что он их не знает. У него получается, что Циклон Б перестает быть опасным в момент совершения казни. Мюллер утверждает, будто он мог входить в газовую камеру, где еще находились кристаллы (синильной кислоты) и "трупы еще не затвердели", вентиляторы еще гудели, и находил там пищу, очевидно, насыщенную синильной кислотой, которую жадно поедал (стр. 39). Следовательно, он был без маски. В связи с полной невероятностью этой истории, шутку г-на Мюллера можно отнести к разряду черного юмора.
Возвращаясь к традиционным цифрам скорости убийств с помощью газа, можно задать такие вопросы: Как можно было провести 2_3 тысячи людей через две двери шириной менее двух метров (см. планы)? Как вытаскивали трупы, чтобы поднять их до уровня печей с помощью крошечного грузоподъемника? И все это за 2_3 часа, даже забывая об опасности газа, даже идя на такую обычную хитрость, как значительное уменьшение реального времени кремации. Добавим, что его описанием кремации на открытом воздухе просто экстравагантно.
В его рассказе о Бжезинке заметно меняется тон: он становится очень безличным. Точно неизвестно, что Мюллер там делал, но он везде был, все знал. Свидетель незаметно превращается в вездесущего романиста. Целые сцены производят странное впечатление некогда уже прочитанного: так все описание действия "газовой камеры" крематория II явно навеяно книгой Миклоша Ньисли "Врач в Освенциме", убраны только самые невероятные подробности, вроде четырех больших лифтов,, придуманных специально для данного случая. Более чем подозрительные отрывки из этой книги были опубликованы уже в 1951 г. в "Тан Модерн".
История о красивой женщине, которая разделась и так потрясла эсэсовца, что ей удалось убить его, застав врасплох, это старый миф, содержащийся уже в книгах Ароняну (там эта женщина бельгийка), Когона (там она итальянка) и Карла Бартеля (там она француженка). У Мюллера она из Восточной Европы. Как и странный Курт Герштейн. Филип Мюллер хотел войти в газовую, но ему не разрешили, так как он предназначался на роль свидетеля. Молодые обнаженные красотки "во цвете лет" силой выгнали его из газовой камеры на глазах пораженных эсэсовцев. Этот же сюжет разыграл Гидеон Хаусснер, прокурор на процессе Эйхмана, с дантистом Линдвассером.
Примечание. Следует добавить, что сегодня есть исчерпывающий анализ признаний Герштейна, тоже "возбужденного бокалом". Известно, какую бурю проклятий вызвало сообщение о том, что в Нантском университете Анри Рок защищает диссертацию о Герштейне. Злосчастный министр научных исследований того времени Ален Деваке приказал отменить защиту. Он лично приказал полиции выгнать меня из зала, где в названном министерстве 2 июня 1986 г. должна была состояться пресс-конференция в связи с этой уникальной по своей несправедливости мерой, так как, если подходить с такими юридическими придирками ко всем диссертациям, которые защищаются во Франции, то треть или половину их нужно будет аннулировать по формальным признакам. Вопли тогда были очень слаженными. Ни один экземпляр диссертации Рока не стал достоянием гласности. Только издательство "Ла Вьей Топ" имело несколько экземпляров и сообщило о них. Из всей парижской прессы отозвалась лишь одна американская журналистка. Французские журналисты, которые клепали статью за статьей, не читали ни строчки из этой диссертации, признанной скандальной. Т. н. "жюри", в состав которого вошел пресловутый Гарлем Дезир, возникло из небытия, чтобы провозгласить свою анафему. Несколько лет спустя полный текст диссертации был опубликован одним правым издателем.
Суть книги, эти сцены, которые перестают быть живыми и создавать впечатление реальности, позволяют тем, кто немного знаком с литературой на эту тему, быстро понять, что перед ними монтаж текстов с наложением одного времени на другое, так что исчезает всякая хронология. Почему? Издатели в своем предисловии выдают нам этот текст за "исторический документ в необработанном виде", воспроизведенный дословно, и добавляют: "Любая обработка в эстетических или литературных целях, по нашему мнению, полностью уничтожила бы его смысл и значение". Эта удивительная правдивость имеет лишь один недостаток: это чистая ложь. Издатели обманывают французских читателей, умалчивая о том, что эта книга написана не самим Мюллером, а литературным негром. В немецком издании упоминается немецкая обработка Гельмута Фрайтага, что заставляет предположить, что Мюллер, словак по национальности, либо наговорил свои воспоминания на магнитофон, либо набросал черновик, который отдал "переписчику". Американское издание честно сообщает о "литературном сотрудничестве" Фрайтага. Французские издатели и г-н Ланцман не только забыли эту деталь, но клянутся всеми своими богами, что документ "необработанный". Если имя Фрайтага упоминается в Германии, то потому что ему платили за "обработку в литературных целях", не считая, что этим "полностью уничтожаются" смысл и значение этого текста. Французским издателям следовало бы сразу же отказаться от своего заявления для их же пользы.
Детское поведение, которое заключается в попытке скрыть роль Фрайтага, чтобы придать книге большую "достоверность", объясняется, может быть, досадным прецедентом с воспоминаниями Мартина Грея. Нагромождение неправдоподобных деталей, как полагали, гарантирует правдоподобность рассказа.
Никакой новой информации
Впечатление нереальности, оставляемое книгой Мюллера, усугубляется тем, что он становится крайне немногословным, когда речь заходит о материальных привилегиях, связанных с принадлежностью к командам специального назначения, о его отношениях с СС, о его роли в торговле золотом и валютой на черном рынке, о многочисленных контактах с другими заключенными в разных секторах Освенцима, несмотря на то, что он, по его же словам, подвергался изоляции. Он очень уклончив, когда говорит о своих отношениях с политической организацией заключенных, но постоянное повторение им слов "наши вожди", "наши руководители", без уточнения, наводят на мысль о его принадлежности к руководству коммунистической организации или к одной из ее групп. Стоит ли напоминать, какую роль сыграли коммунисты в освобождении Освенцима, в изготовлении и распространении информации и свидетельств о нем?
Если сравнить эту книгу с массой уже опубликованных текстов, становится непонятным восторг Ланцмана, потому что книга Мюллера не содержит никакой новой информации, если не считать сообщения о том, что цыгане перед смертью целовались, а евреи нет (стр. 206). Выясняется также, что не было систематической ликвидации зондеркоманд, о чем повсюду пишут. (Критик из "Юманите" усмотрел даже через магический кристалл то, о чем в книге ничего не говорится, - что Мюллер прошел "пять селекций"). Мюллер провел там три года и избежал ликвидации, потому что никто - и это удивляет его самого - и не стремился его ликвидировать. Он выжил, потому что был молод, силен и работал в крематории, что позволяло ему нормально питаться. И он не принял участия в восстании зондеркоманд в конце 1944 г.
"Тан Модерн" уже поручился за книгу Ньисли. В 1966 г. Симона де Бовуар поручилась за книгу Штейнера "Треблинка", утверждая в предисловии к ней, что в ней "точно описано, как все происходило". Однако эту книгу почти все сочли фантазией, в которой перемешаны правда и ложь.
Книга Мюллера служит теперь прологом к фильму о "Холокосте", который заканчивает Ланцман. Он, без сомнений, несравненный историк: он единственный в мире нашел "нетронутые архивы нацистской бюрократии" (стр. 11). Недавно, в разгар войны во Вьетнаме, он хотел реабилитировать в "Нувель Обсерватер" Люсьена Бодара как историка первой войны в Индокитае.
Бодара читают и веселятся. Но творение Мюллера и Фрайтага не располагает к веселью. Понятно, когда одни люди убивают других, чтобы спасти собственную шкуру, но они не смеют изображать себя героями. Филип Мюллер, который, по его словам, участвовал в массовых убийствах, непрерывно оправдывается, говоря, что он должен был пройти через это и выжить, чтобы засвидетельствовать. Но, если это правда, почему он ждал потом 30 лет, прежде чем сделать это? На этот вопрос, который возникнет у многих, Ланцман пытается ответить в журнале "Арш" (июнь 1980 г.): он удостоверяет, вопреки тому, что сам же писал в предисловии, что Мюллер уже выступал в качестве свидетеля. Это было в 1964 г. на процессе во Франкфурте. И именно тогда ему пришла в голову идея написать книгу. Т. е. не тогда, когда он был в Освенциме. И - странное дело - на реализацию этой идеи ему потребовалось еще 15 лет. Эта путаница уже становится смешной.
Мы сожалеем, что приходится отнести эту книгу к разряду мистификаций. Мы хотели бы, чтобы она пролила новый свет и решила навсегда больной вопрос, что же в действительности происходило в Освенциме. Некоторые не хотят этого знать. Это их право. Но наше право не принимать мыльные пузыри за фонари".
Июнь 1980 г.
Примечание. Когда я переписывал эти строки, вышла в свет брошюра Диониса Масколо "Усилия памяти. О письме Робера Антельма" (1987). Она содержит самые тонкие и глубокие размышления о том, как люди возвращались к обычной жизни после лагеря. Письмо Антельма, датируемое июнем 1945 г. и брошюра Масколо отвечают высшим требованиям интеллектуальной правдивости. Книга Антельма "Род человеческий" - лучшая книга о жизни в лагерях. Ее знают, о ней говорят, но ее мало читают, потому что в современном мире ее главная мысль, что палачи и жертвы принадлежат к одному и тому же роду, становится все более неприемлемой.
Без каких-либо уступок Масколо старается подчеркнуть, что возвращение к людям из ада можно сравнить с перестановкой слов. Его никоим образом нельзя заподозрить в "ревизионизме", о котором он, очевидно, по неведению, отзывается крайне грубо. Но это не имеет значения. Его брошюру должны прочесть все, особенно те, кто верит, будто память это машина, которую достаточно завести.
Масколо говорит о свидетельствах следующее: "Я хотел бы сказать о самом себе: когда дело касается значительных событий, исторических или способных изменить взгляд на вещи, которые я пережил вместе с другими, я не знаю ни одного свидетельства, которое не было бы лжесвидетельством, и это общий опыт. Возразят, что подозрения никогда не бывают настолько сильны, чтобы поставить под сомнение суть происшедшего. Это не заблуждение и не ложь. Руководствуясь логикой "после этого, значит, вследствие этого", люди заполняют в своих рассказах возможным или правдоподобным пустоты, то, чего они не видели, не знают или забыли".
Это камень в огород Видаль-Наке и других продавцов памяти.
Следует добавить к этому, что Ланцман, видимо, не знал, что показания Мюллера уже вошли в чешскую книгу Оты Крауса и Эриха Кулки "Фабрика смерти" (1946), изданную в Восточном Берлине в 1958 г. и переведенную на английский в 1966 году, а также о том, что его показания во Франкфурте в 1965 году не были сочтены достаточно ясными судом, который не упускал случая, если в обвинении обнаруживались несостыковки. Следует отметить также, что свидетельство 1946 года значительно отличалось от свидетельства 1980 года.
Вскоре после этого в своем номере от 2 июня 1980 г. "Нувель Обсерватер" напал на профессора Фориссона. Тот, взывая к праву на ответ, послал текст, который не был опубликован. Последовал процесс, и суд признал правыми тех, кто отказал в праве на ответ. Это подтверждает, что во Франции право на ответ не более чем буффонада. 21 июня "Нувель Обсерватер" опубликовал в рубрике "Документ недели" т. н. "большие дебаты между Ноамом Хомским и Клодом Руа" под заголовком "Старческая болезнь левизны в коммунизме" - парафраза названия известной работы Ленина. Клод Руа несколько раз процитировал мою книгу, не указав ни ее название, ни автора, - старый трюк, чтобы не давать права на ответ. Но, как мы видели, он ничем не рисковал. Тираж этого номера "Нувель Обсерватер" был 412664 экз. Я со своей стороны написал и распространил 200 экземпляров резкого ответа Клоду Руа вместе с письмом Хомского и его комментариями по поводу тех махинаций, к которым прибегал Руа в своем "документе недели".
Прошло шесть месяцев. После моей статьи о Камбодже в "Эспри" (сентябрь 1980), где я привлек внимание публики к этому делу, Клод Руа, наконец, отреагировал в "Нувель Обсерватер" от 5 января 1981 г.:
"Серж Тион, который быстрыми шагами смещается вправо (что каждый может видеть), упрекнул меня в том, что я подался влево, когда нацисты оккупировали Францию (что каждый знает), и написал в "Эспри", что я опубликовал письмо Хомского, "вырезав из него десяток мест и сократив его почти наполовину. Редкая наглость". Но редкую наглость проявляет сам Тион. Я попросил Хомского мне ответить. Он ответил большим письмом, которое заняло бы четыре страницы газеты. Я попросил его сократить письмо, что он сам и сделал. 15 февраля 1980 г. он написал мне: "Благодарю за присланный перевод. Я учел проблемы, связанные с публикацией моего ответа в полном виде. Я попытался сократить его наполовину. Благодарю за труд, затраченный на его перевод". Тион хорошо знал об этом, равно как и о том, что я не "исказил" и не "урезал" ни одну из пугающих цитат его друга Фориссона".
Однако Руа заявлял, что ответ опубликован полностью. Забавней всего было прочесть, что Руа "подался влево". На самом деле из роялистов и друзей Бразильяка он ушел к коммунистам и отрекся от Бразильяка. Не хотел бы я быть в шкуре того, кому приходится объяснять, как одно связано с другим. Но Руа этого показалось мало. Несколько недель спустя он написал в своем питомнике газетных уток, что я хорошо смотрелся бы в окружении Рейгана. Это идея показалась мне забавной, и я отправил короткое послание ее автору:
"Клод Руа сказал, что я "быстрыми шагами смещаюсь вправо". Сегодня он уже видит меня в числе советников Рейгана по части "умеренных репрессий". Г-н Руа очень забавен. В начале января я еще только начинал двигаться вправо; выйдя с крайне левых позиций, я должен был бы тогда находиться примерно там же, где и он. Но, похоже, это движение уже в феврале принесло меня к цели, намеченной г-ном Руа. Я прибыл в Белым дом и хорошо устроился в своем кабинете, расположенном между кабинетом Хомского, советника по репрессивной лингвистике, и кабинетом Фориссона, советника по репрессивной фальсификации. Я с огромным удовольствием приглашаю г-на Руа в Вашингтон. Я покажу ему в подвале наши камеры для интеллектуальных пыток и на память о его визите подарю ему портативное прокрустово ложе, на котором он может заставить любой текст говорить противоположное тому, что в нем было. Но, может быть, у г-на Руа уже есть это необходимое ему орудие труда?"
Избавившись от старческого коклюша парижских салонов, я, за грехи мои, не порвал связей с людьми из "Нувель Обсерватер", газеты, в которой я никогда не напечатал ни строчки. Впрочем, вношу поправку. После ареста летом 1975 г. моего друга Брейтенбаха в Южной Африке, я готов был писать куда угодно, хоть в записную книжку Дьявола. Брейтенбах в тот момент был брошен всеми левыми, потому что не стал играть на своем процессе роль героя. Сидя в уюте, в домашних туфлях, чистые и твердые представители парижских левых его за это осуждали. Нас было двое или трое, тех, кто думал, что важно лишь одно - вытащить его из тюрьмы любыми средствами. Мы нашли даже поддержку у Доминика де Ру, который обещал поговорить со своим другом Ботой, тогда министром обороны ЮАР, но он внезапно умер. Случайно встретив К. С. Кароля, я предложил ему статью, которую тот взял. Я писал ее наспех, готовясь к отъезду. Вернувшись через месяц я узнал, что статья не опубликована, потому что ее потеряли, а теперь уже поздно, событие не актуально. Между тем Брейтенбах все еще находился в тюрьме.
Появление статьи Фреско послужило поводом для разборок с некоей Катлин Эвен, дочерью социалиста, министра в правительстве Рокара. Тяжелая наследственность! Дочь партийного бонзы говорила о "псевдоученых", связанных с "черным интернационалом", называла меня "исследователем" в кавычках, бульварным автором и бывшим леваком ("Нувель Обсерватер", 16 августа 1980). Остальное было просто смешно, но это меня задело. Я не был ни маоистом, ни попутчиком Кривина, а всегда боролся против этих течений, до мая 1968, во время и после него. Я написал краткое письмо, в котором заявил, что "никогда не впадал в нелепости ленинского типа, которыми скомпрометировали себя многие. Все это напоминает старые сталинские методы. Может быть, для вашей газеты, я - последний гитлеро-троцкист?" Я дал прочесть это письмо двум десяткам моих знакомых, которые писали в этой газете. Напрасный труд! По телефону г-жа Эвен сказала мне, что газета не хочет помещать мой ответ, потому что речь шла не обо мне.
Приписав эту нелепость незнанию элементарных законов о праве на ответ, я обратился к адвокату, уточнив, что не хочу жаловаться, свобода прессы обязывает, но хочу лишь обсудить, как воспользоваться моим правом на ответ. Адвокат начал переговоры с юридическим консультантом газеты Кутюроном, который стал тянуть. Мой адвокат предложил своего рода компромисс, сказав: "При условии лояльности спор о газовых камерах может лишь внести ясность и усилить борьбу против нацизма и расизма, потому что для доказательства актуальности этой борьбы нужно опираться не на мифическую историю, а на историческую правду".
Но и это не устроило противную сторону. Дело тянулось бы еще долго, если бы мой протест не нашел некоторый отклик в статье Жака Жюльяра ("НО" от 13 октября 1980), посвященной данному делу и четко направленной против Фориссона. Этот автор старался оставаться спокойным, рациональным, предлагал извлечь уроки из этого дела, короче, не только сам не впадал в истерию, но и осуждал истериков. ("Маленькая истерия" - так называлась заметка о статье Эвен в "Либерасьон" от 21 августа 1980 г. В ней говорилось: "Можно считать, что Серж Тион глубоко заблуждается и защищает недостойное дело. Но это не дает права сомневаться в его объективности и приписывать ему мнения, противоположные тем, которые он на самом деле исповедует"). Статья Жюльяра была одной из тех, что встречались мне за все эти годы очень редко, и была написана честным и лояльным противником. Тысячи других отличались крайним невежеством и глупостью, я не упоминаю их здесь, потому что это увеличило бы объем книги в четыре раза, а изложение их аргументов было бы смертельно скучным. Все они повторяли друг друга и твердили: "Мерзкие нацисты!". Причина проста. Каждый раз, когда дело всплывало снова в связи с тем или иным событием, задание давали молодому журналисту, который не знал ничего и не имел ни времени, ни желания читать литературу по порученной ему теме, поэтому он обращался к "досье прессы", где он находил предыдущие статьи, тоже написанные в спешке и тоже невежественные, и кое-как воспроизводил их, чтобы они послужили в следующий раз базой для будущего коллеги, который будет работать над этой темой в тех же условиях импровизации и предрассудков. Журналист работает в замкнутом круге, повторяя глупости своих предшественников. То же самое происходило и со многими другими темами, время от времени сопровождавшимися шапками в газетах - я мог бы заполнить примерами один-два тома.
Чтобы закончить с созвездием Сартра, расскажу еще о переписке с одним спутником из его "внешнего окружения", который пишет в "Нувель Обсерватер", издатель которого - его двоюродный брат, Норбер Бенсаид. Псевдоним г-на Бенсаида-Жан Даниэль. Этот господин, врач, ставший позже психоаналитиком, бывал у меня несколько раз, мы делили с ним трапезу, и я счел нормальным послать ему мою книгу. Вот что он мне ответил 12 мая 1980 г.:
"Мсье, Вы сочли приличным послать мне Вашу книгу. Странная идея! Неужели Вы в самом деле думаете, что она может меня в какой-то степени заинтересовать?
Я не разделяю вашего презрения к "политике", кроме тех случаев, когда она прячется за мораль. Те, кто верит в невинность своих мотивов и не видит своей вины в последствиях своих действий, кто объявляет себя ярыми и незаинтересованными служителями Истины, вызывают у меня недоверие и страх. И уж во всяком случае не уважение. Я не верю, что ревностная забота об исторической истине может выражаться лишь в шумном распространении во всех направлениях склочных сомнений, оскорбительных подозрений и злонамеренных инсинуаций.
С меня достаточно знать, что человеческие существа, которые не были повинны ни в чем, в больших количествах унижались, оскорблялись и уничтожались. Я могу понять, что скрупулезный историк может захотеть уточнить цифры, технические детали, обстоятельства. В сути дела это ничего не меняет. Ужас остается ужасом. Неприемлемое остается неприемлемым. И для тех историков, которые не принимают себя за Зорро, стремятся к точности, а не к Правде, к верности фактов, а не к Справедливости, не характерны сомнения. Они не задаются вопросом, не приведет ли их рвение к тому, что виновные будут объявлены невиновными, а те, кто выдает себя за жертвы, будут изобличены.
Вы охотно приписываете другим самые низкие расчеты, самую грубую ложь, самую отвратительную злонамеренность. А если все эти качества припишут вам? Вы никого не убедите, что вас вдохновляет лишь желание помочь бедному Фориссону и Истине. Не возникает даже желания вас читать, узнать, какими еще чувствами вы руководствуетесь. Слишком быстро отвращение берет верх над любопытством. Но это ваша проблема, не наша.
То, что я еврей, играет в данном случае второстепенную роль. Но вы вольны думать противоположное и сохранять в неприкосновенности удобную уверенность, будто ваши книги вызывают возмущение только у евреев, которые ослеплены страстями и желанием оставаться жертвами, что позволяет им править миром, взваливая на него вину. Мысль глупая, но банальная.
Вы верите в то же время, что вы один против всего мира. Не извольте беспокоиться. Вы будете услышаны. Но кем? Было бы неосторожностью сдерживать столь живое чувство, как антисемитизм, иногда использующее лагеря. Ему суждено роком снова возродиться. Вот к чему мы пришли. Что это исходит также от вас, не представляет интереса, если вы не пользуетесь доверием. И это заслуга "короля идиотов", что он перед смертью отказал вам в моральной гарантии "Тан Модерн".
Я ответил на это 29 мая:
"Дорогой Норбер" (или Мсье? или Доктор?)
Меня немного пугает мысль, что может быть какое-то отношение между письмом, которое вы мне прислали, и книгой, которую я только что опубликовал. Мне очень трудно представить себе, что вы ее действительно прочли, но я вижу, что вы ее пробежали с предвзятым мнением.
Вы рисуете фигуру антисемитизма и произвольно проецируете ее на меня. Я предлагаю вам найти хотя бы одну написанную мною фразу или одну мысль, которую можно рационально определить как антисемитскую. Если вы не представите доказательство, убедительное для других, я буду вынужден объявить вас клеветником, нанесшим мне оскорбление. Если вы меня знаете недостаточно, обратитесь к своему окружению. Это будет мой способ представить вам моих свидетелей.
Последнее слово. Вы говорите, "было бы неосторожностью сдерживать столь живое чувство, как антисемитизм, иногда использующее лагеря". Вы, психолог по профессии (одна из ваших книг имеет подзаголовок "диалог"), должны были бы знать, что чувства не сдержать, надевая на них намордник. Разумеется, нельзя "использовать" лагеря, страдания и смерть. Но следует постараться понять все, что произошло. Это позволяет не принимать неприемлемое, и я не знаю, какая политическая религия позволяет принимать все неприемлемое, что можно видеть сегодня в мире. Я не был в Варшаве (и вы тоже), но я был в Тегеране, я был в Кванчжу (место массовой полицейской расправы в Южной Корее) несколько лет назад. Понимаете, почему я "понимаю", что там происходит. Ужас остается ужасом, как вы говорите.
Но зачем продолжать? Вы не производите на меня впечатление человека, который может многое понять. Я беспокоюсь о людях, которые мне более или менее близки, и которые, по-вашему, должны "понимать".
***
Такой же звон, не знаю, где он, раздался в "Монд дипломатик", газете, в которой я не писал с 1975 г. по причине разногласий с редактором по поводу одной статьи об Индонезии, которую я, по иронии судьбы, отдал в конечном счете в "Тан Модерн": "Не стоило бы обращать внимание на эту книгу, если бы она не была одним из проявлений того наступления мракобесов, которое вызывает сегодня возмущение: почти неприкрытая реабилитация нацизма, возрождение мистицизма и иррационализма, генетический редукционизм и биологизация общественных явлений" (Морис Маскино, ветеран сартризма, "Монд дипломатик", июль 1980 г.).
Трудно найти в моей книге какие-либо рассуждения на генетические или биологические темы. Маскино явно читал какую-то другую книгу, но для подобных людей это не имеет значения. Идет война, на которой придуманного врага забрасывают снарядами, сделанными из грязи.
Один из самых ошеломляющих комментариев принадлежал одному известному левому писателю, который регулярно публикуется в одном правом еженедельнике. Макс Галло писал в "Экспрессе" от 18 октября 1980 г.: "Имеет место реабилитация нацизма - вот в чем вопрос". Его главный аргумент заслуживает увенчания лаврами: "В тот момент, когда по телевидению показывали "Холокост", один журнал занялся подсчетом трупов, чтобы показать, что сталинизм был более смертоносным, чем нацизм, и что бомбардировки Дрездена и Хиросимы англичанами и американцами были такими же варварскими актами. Цель ясна: сделать зло банальным. Вернуть нацизму его добродетели, смешав его вину с виной его врагов. Во имя исторической истины сделать нацизм, как и другие режимы, в общем, положительным".
Вот перед нами господин, претендующий на роль историка, который отвергает исторически правдивые, по его же собственным словам факты; он не отрицает их, но возмущается тем, что другие упоминают о них, потому что на основании этих фактов можно сделать выводы, которые ему не нравятся и которые к тому же морально произвольны. Вот лучший образчик недобросовестности благомыслящих граждан: Это верно, но об этом нельзя говорить, потому что этим воспользуется враг. Дело выглядит тем более комично, что Галло известен как фальсификатор: он замешан в литературную мистификацию под названием "Мотылек". В качестве литературного негра он писал автобиографию т. н. беглеца из варшавского гетто Мартина Грея, наполнив ее вымышленными, неправдоподобными сценами.
Что взять с этих людей, для которых литература - бизнес, а простая истина - ингредиент, который дозируют в зависимости от спроса на рынке. Макс Галло не постеснялся пролезть в депутаты в 1981 г. Его качества фальсификатора помогли ему стать рупором правительства. Оттачивая свои перья на своем золоченом насесте, он даже обращается с призывами к интеллигенции, чтобы они проявляла больше восторга, поддерживая социалистическое правительство.
Что же касается статьи Надин Фреско в "Тан Модерн", то суть она взяла из моей книги, добавив ряд деталей из досье Центра документации современного еврейства. В остальном в этой статье много возмущения, иронии и весьма шатких психологических построений. Сама по себе эта статья немногого стоит, но она оказала службу многим людям, не рискующим высказывать собственные суждения. Иронический тон Фреско служил для нее защитой от собственных сомнений при написании этой статьи, перепечатанной американским журналом "Диссент".
Следует отметить, что у американцев в этих делах практически нет своих экспертов и они вынуждены обращаться к посредственной продукции французских авторов, которые тоже не являются экспертами, но пишут по мотивам одновременно личным (таким как их прошлые связи со мной) и политическим (их связи с политическим иудаизмом), как Надин Фреско и Пьер Видаль-Наке.
Примечание. Здесь следует сразу упомянуть Рауля Хильберга, огромный том которого "Уничтожение европейских евреев" впервые вышел в 1961 г. Во Франции его никто не собирался переводить, но дело Фориссона послужило стимулом для появления французского издания в 1988 г. В интервью "Нувель Обсерватер" после первого большого антиревизионистского коллоквиума в Париже, Хильберг признал, что вопросы, поставленные ревизионистами, побуждают к исследованиям. Однако приходится констатировать, что впоследствии он либо не занимался новыми исследованиями, либо не нашел удовлетворительных ответов. Как бы то ни было, ни в новом издании своей книги, ни в своем выступлении в фильме "Шоа", ни на процессе в Торонто, он не сделал иных высказываний, кроме пустых, неясных и легкомысленных. В Торонто защитники Цюнделя затюкали его до такой степени, что он не появился на апелляции. Слабость его позиции заключается в том, что он ограничивает свою историческую документацию подборкой материалов Нюрнбергского процесса. Начинал он как простой архивист.
Следует остановиться на небольшой статье Пьера Видаль-Наке "Бумажный Эйхман" ("Эспри", сентябрь 1980). Это единственная попытка рационального и аргументированного ответа Фориссону. Есть еще книга Дж. Уэллерса "Газовые камеры существовали" (Галлимар, 1981). Но, к сожалению, ее автор ничего не понял в вопросах, поставленных Фориссоном, и вместо того, чтобы отвечать на них, ограничился воспроизведением давно известных документов, не видя, что толкование их можно оспаривать. Для него доказательством того, что немецкий термин "специальная обработка" означает "уничтожение евреев" служит то, что это слово может иметь такой смысл. И это все.
Но не надо строить иллюзий: в предисловии он говорит, что не обращается к "зачинщикам этой кампании, потому что нет надежды их в чем бы то ни было убедить", потому что есть те, кто хочет реабилитировать нацизм, и те, кого "жажда истины" доводит до таких крайностей, что они теряют из вида отправную точку. Это Уэллерс говорит о себе самом: он быстро теряет нить мысли. Он предпочитает обращаться "к добросовестным мужчинам и женщинам, не знающим реальных фактов". Но, с этим все ясно.
Примечание. Дж. Уэллерс окончательно дискредитировал себя, опубликовав в № 107 "Монд жюиф" за 1982 г. статью Жана-Клода Прессака, который сначала встретился с профессором Фориссоном, а потом разработал собственные тезисы. Он признает, что официальная версия массовых убийств в газовых камерах не выдерживает критики, но исправляет положение, говоря, что немцы уничтожили в газовых камерах Освенцима и других лагерей небольшое количество людей. Делается это с помощью интеллектуальных пируэтов, которые не делают чести ни автору, ни журналу, который его опубликовал. Прессак издал в Нью-Йорке, якобы с помощью клана Кларсфельдов, книгу "Освенцим: техника и работа газовых камер", в которой, похоже, развил тезисы своей статьи в "Монд жюиф". Этой книге сулили златые горы, потому что она якобы содержит 37 доказательств существования газовых камер, но она не очень-то расходится. Напомним, что Фориссон назвал тезисы Прессака смесью глупости и свинства.
От себя добавлю, что г-н Уэллерс - невоспитанный человек. Он не поблагодарил меня за аэрофотоснимки Освенцима, которые я привез из Вашингтона, а он опубликовал в "Монд жюиф" с глупыми комментариями.
Но вернемся к Видаль-Наке, человеку, очень известному во Франции не своими историческими работами о древней Греции, которые остались достоянием узкого круга, а своей политической деятельностью, прежде всего, во время войны в Алжире, когда он был вдохновителем Комитета Одэна, сыгравшего важную роль в разоблачении практики применения пыток французской армией. С тех пор он вмешивался во всех случаях, когда дело касалось прав человека, - писал об этом статьи или подписывал разные петиции. Как полемист, он создал себе образ честности и моральной прямоты, стал "совестью левых".
Он и отправился в крестовый поход. Он возглавил тех, кто вознамерился разгромить Фориссона. Расстреляв все свои снаряды в статье, в которой он похвалялся, что разбил все аргументы Фориссона, он продолжал войну, устраивая одну пресс-конференцию за другой; он находился за кулисами процессов Фориссона, хотя притворялся, будто осуждает их. Он использовал материалы процессов до самих процессов, не указывая источник, потому что знал, что не может сделать этого, не признав себя заинтересованной стороной. Он продемонстрировал свою личную ненависть к Фориссону, с которым когда-то вместе учился, до такой степени, что его освистала аудитория. Он разразился яростными нападками в "Монде" на людей, имена которых он старательно не называл, чтобы его не привлекли за оскорбление. Он не удержался даже от расистских аргументов, вроде: Серж Тион не может быть антисемитом, потому что у него жена еврейка ("Когда идеи убивают", "Иль Мессаджеро", 18 октября 1980 г.).
Он ввязался и в кампанию в связи с выпуском в 1989 г. новой редакции "Дневников" Анны Франк. В своих выступлениях в СМИ он не упоминал лишь о том, что одобрил Фориссона, когда тот доказал, что "Дневник" Анны Франк - текст, обработанный в коммерческих целях. Сегодня же он утверждает, что публикация оригиналов (???) служит доказательством того, что Фориссон был неправ. Какое отвратительное бесстыдство! Видаль-Наке - всем дыркам затычка. Чтобы оправдать свое вмешательство в дело, в котором он совершенно некомпетентен, он ссылается на свой возраст: он родился в том же году, что и Анна Франк. Изумительный аргумент! Он способен на все, даже на выступление в защиту маленького иранского Сталина Масуда Раджави.
Я встретился с Видаль-Наке, если не ошибаюсь, в 1963 г., когда мы с друзьями создавали комитет против апартеида. Не то чтобы я находил такого рода деятельность особо привлекательной, но наши южноафриканские друзья, находившиеся в эмиграции в Лондоне, просили нас создать такой комитет, способный, по их мнению, стать зародышем движения солидарности с Африканским национальным конгрессом, собрать немного денег, привлечь внимание к ужасной ситуации, в которой находятся негры в Южной Африке, и повлиять, насколько можно, на французское правительство, которое, под эгидой генерала де Голля, сотрудничало с Преторией в атомной и военной областях.
Итак, нужно было героически броситься в парижскую трясину, подписывать петиции, создавать комитет, собирать гроши, устраивать пресс-конференции и спорить с представителями политических партий, профсоюзов, церквей и других носителей изысканного белья.
Дело было смертельно скучным. Идти в ЦК Социалистической партии, спорить с Робером Понтийоном, который вернулся из Москвы, куда он ездил с партийной делегацией во главе с Ги Молее, рассказывать ему печальные истории о неграх, которых угнетают во глубине Африки, и видеть, как он поднимает веки, скрывающие его ледяной взгляд, все это было скучно до ужаса. Всем этим людям было совершенно наплевать на то, о чем мы им рассказывали. Когда мы проникали в святая святых политической и профсоюзной бюрократии, мы чувствовали холод и бесчеловечность. Люди у власти следили, с одной стороны, за великими историческими течениями, а с другой - за мелкими интригами тех, кто хочет сохранить свое место и рассчитывает правильный тон при встрече с коллегами или соперниками. Примечательно, что эти люди уже не были у власти, но привычки сохранили. Они некогда бодро уничтожали алжирцев, и наши рассказы о бедных неграх их не очень интересовали.
Комитет не мог не быть фикцией, потому что дело борьбы против апартеида не увлекало большой свет. В такой стране, как Франция, интерес обычно пробуждается лишь в том случае, если течет кровь. К сожалению, южноафриканские негры не умирали в достаточных количествах за дело своей свободы и на радость нашей прессе. Раз в четыре или пять лет газеты откликались на какую-нибудь небольшую бойню, в остальное время они хранили молчание.
Итак, собрались несколько известных представителей интеллигенции. Видаль-Наке, секретарь комитета, как и я, Пьер Тибо, тогда секретарь редакции "Эспри" и подручный Сартра К. Ланцман. Сам Сартр согласился выступить на презентационной пресс-конференции. Сартр был твердой валютой, и французская и международная пресса на него клюнула. За час до пресс-конференции его вкратце проинформировали о Южной Африке, о проблемах которой он ничего не знал. Перед журналистами, столь же невежественными, как и он, Сартр изображал осведомленного человека.
Собрания комитета, сопровождаемые воплями Ланцмана, продолжались недолго. Личности одна за другой исчезли, и мне пришлось работать с организациями, такими как Компартия, Всеобщая конфедерация труда, Движение против расизма, которые интересовались нашей деятельностью лишь затем, чтобы проглотить нас и задушить. Через некоторое время я уступил свое место нескольким динамичным протестантам, объединившимся вокруг неутомимой мадам де Фелис.
Времена изменились, а люди мало. Зато появляются новые предметы спора. За недостатком места мы лишь коротко ответим Видаль-Наке. Чтобы отвечать пункт за пунктом каждому из участников нынешней полемики, потребовался бы толстый том. Писать его у меня нет ни времени, ни желания. Достаточно нескольких избранных отрывков. Видаль-Наке начинает свою статью со ссылки на характерную дискуссию между антропологами о каннибализме в связи с книгой У. Аренса "Миф о людоедстве", автор которой указывает, что все рассказы западных путешественников о фактах антропофагии исходят из вторых рук: сами они не видели каннибальских пиршеств. И он приходит к выводу, что речь идет о "выдумке антропологов на основании ненадежных свидетельств". Видаль-Наке берется доказать в нескольких строчках, что эта теория смешна. В примечании он цитирует человека, гораздо более компетентного, чем он, антрополога Родни Нидхема ("Таймс Литерари Сапплмент", 25 января 1980 г.).
Все это выглядит странно. Я не думаю, что можно ставить под сомнение, например, ритуальную антропофагию у ацтеков, у которых она опиралась на идеологические соображения, имевшие самое важное значение для их политической системы. Я видел в музее в Суве на Фиджи сандалию последнего миссионера, съеденного фиджийцами в начале века. Но я знаю также, что среди некоторых народов, таких как батаки на Суматре, идет давний спор, действительно ли существовала ритуальная антропофагия. Сами батаки сегодня расколоты по этому вопросу, ставшему историческим. Так что же, Аренс просто дурак? Ответ прост. Видаль-Наке его не читал. Я тоже, но у меня есть статья Нидхема, который называет книгу Аренса "провокационной, интересной с начала до конца и достигающей определенного результата", "смелым исследованием, которое нужно принимать всерьез". Видаль-Наке полностью искажает для нужд своей полемики тезисы Аренса. Нидхем говорит, что Аренс "не утверждает, что ритуальный каннибализм в той или иной форме никогда не существовал" (это слова самого Аренса). И Аренс добавляет: "Даже если этот обряд преобладал среди некоторых групп, этого недостаточно для того, чтобы говорить об общей тенденции и считать и других каннибалами". Аренс пишет: "Нельзя убедительно доказать, что такой практики не было".
Таким образом, задача этой книги была иной: поставить под сомнение готовые идеи*, бесчисленные обвинения в каннибализме, предъявляемые путешественниками XIX века тем народам, у которых этой практики не было. Я бы сказал, думая о своем, что эта книга ставит вопрос, как получилось, что мы верим, будто знаем. Но из этого маленького анекдота видно, что Видаль-Наке способен писать о книге, которую не читал, и извлекать из нее абсурдные уроки. Это легкомыслие или эта недобросовестность порождены страстным желанием покончить с Фориссоном.
Некоторые люди с засоренными мозгами пишут такую чушь: "До наших дней, как известно, каннибализм практикуется некоторыми племенами Убанги (Африка) с оттенком гурманства, а также на Соломоновых островах (Меланезия), Маркизских островах (Новая Гвинея), на островах Фиджи, в Новой Зеландии, на Суматре и т. д.". Вот информация вековой давности, давно переставшая быть правдивой, если она вообще когда-либо была таковой. Кстати, Маркизские острова отстоят от Новой Гвинеи на 6_7 тысяч километров. Чушь эту написал в "Монде" от 21_22 июня 1980 г. Анри Феске. Он же добавляет: "В Камбодже и Вьетнаме, если верить Жаку Аттали, беременным женщинам делают аборт на седьмом месяце, а зародыши поедают высшие кадры".
Что касается Вьетнама, я попытался разузнать, от какого огня идет этот дым. Традиционная медицина придает большое значение приготовленной особым образом человеческой плаценте, полученной после родов, и в больших родильных домах Ханоя и Сайгона торгуют плацентой. Чтобы вообразить, что ее хранят для высших кадров, хуже того, делают аборты, чтобы добыть зародыш, советник президента Аттали должен обладать большими способностями к придумыванию мифов. Такой насоветует! К этой мрачной истории о плаценте я добавлю, что традиционная медицина не ошибалась, и сегодня фармацевтическая промышленность закупает плаценту килограммами, чтобы добыть из нее драгоценные иммуноглобулины. Фирма Рон-Пуланк сделала Вьетнаму предложение в этом плане.
Мы видим, какие книги критикует Аренс: это горы невежества и глупых предрассудков, оставшихся от колониальной эры. Мы видим также, что эти книги всегда подвергаются нападкам парижских идеологов, вроде Видаль-Наке, которых ничто не остановит, когда им хочется говорить о том, чего они не знают.
Посмотрим теперь, как в разделе под заголовком "Об истории и ее ревизии" Видаль-Наке льет воду на мою мельницу, поясняя, что "эта история, разумеется (это "разумеется", однако, плохо понимается большинством), как и все исторические рассказы требует критического подхода. Критика может и должна вестись на нескольких уровнях". Эти робкие попытки сочетаются, однако, с отбрасыванием ряда документов и свидетельств, которые другие авторы считают важнейшими, таких как свидетельство эсэсовца Пери Брода, которое Уэллерс, не моргнув глазом, перепечатал в своей книге против Фориссона. Видаль-Наке хочет, как и я, чтобы велись исследования, констатирует, что они не ведутся, но не задает вопроса, почему. Он упрекает Фориссона в том, что тот называет "недоступными результаты Комитета истории Второй мировой войны", касающиеся числа депортированных из Франции. "Их можно найти в книге, опубликованной в 1979 г.". Но Фориссон жаловался в 1978 году, что эти документы запрещены к публикации с 1973 года. Так что Фориссон был прав, а Видаль-Наке еще раз доказал свое легкомыслие или свою недобросовестность.
Далее он ломится в открытую дверь, говоря, что "идеология, которая овладевает фактом, не отменяет последнего", но приписывает мне попытку доказать противоположное, словно он не знает, что часть работы историка заключается именно в установлении фактов. В качестве весомого аргумента он добавляет: "Почему ЛИКРА не может одновременно говорить правду об Освенциме и пользоваться услугами такого расистского шута как Поль Гиневский?" Здесь имеет место путаница, потому что непонятно, с какой стати считать ЛИКРА хранительницей исторической истины. Эта ассоциация называет себя антирасистской и в то же время допускает расистские высказывания в адрес арабов и негров, так что нельзя считать ее действительно антирасистской. Видаль-Наке отказывается признавать, что Венсан Монтей это "просто человек, который всегда говорит откровенно", потому что Монтей "ярый до параноидальности сторонник самых экстремистских арабских тезисов об Израиле и евреях". Видалю-Наке не нравятся арабские тезисы об Израиле, и он явно забывает, что Монтей был в Палестине вместе с графом Бернадоттом, когда того убили сионисты. Итак, чтобы угодить Видалю-Наке, нужно не говорить откровенно и не быть параноиком. Но, следуя логике самого Видаля-Наке, разве параноик не может говорить правду об Израиле? И, в частности, об убийствах, совершенных израильскими спецслужбами во Франции? И разве нельзя говорить откровенно в унисон с арабами? Монтей - честный человек? Видаль-Наке сомневается, что кто-то может честно поддерживать тезисы, которые ему не нравятся.
Видаль-Наке не любит, когда говорят о школе историков-ревизионистов, потому что тогда не создается впечатление, что с одной стороны истина, а с другой - ложь. Меня он отнес к сторонникам лжи, но забыл сказать, где именно я солгал. Опять, что это: легкомыслие или недобросовестность? А, может быть, простая забывчивость?
Затем Видаль-Наке реконструирует то, что он называет "ревизионистским методом". Он берет подходы разных авторов, смешивает их в одной целое, которое приписывает всем, и тут же добавляет: "Каждый может констатировать, обращаясь к источникам, что я ничего не придумал". Нет, он ничего не придумал, но он сфабриковал химерический состав, на самом деле не существующий, но необходимый ему для дела. Видаль-Наке утверждает: "Нет, это не амальгама и не полемический прием", занимаясь как раз изготовлением амальгамы для полемических целей. Что это: слепота или недобросовестность?
Видаль-Наке пишет, что этот, придуманный им метод основывается на шести простых принципах:
1) "Не было геноцида, и орудие, которое его символизирует, газовые камеры, никогда не существовало". Поговорим сначала о термине "геноцид". Как я уже писал по другому случаю, "если слова имеют смысл, то, разумеется, в Камбодже не было геноцида".
Примечание. С. Тион и Б. Кернан "Красные кхмеры. Материалы по истории коммунистического движения в Камбодже". Изд. Альбен Мишель, 1981, с. 35. К этим соображениям я люблю добавлять заметку, опубликованную издательством Ла Вьей Топ во время больших процессов:
"Слово "Холокост" как обозначение судьбы евреев во время Второй мировой войны появилось в 70-х годах благодаря одноименному фильму.
Слово "геноцид" придумал в 1942 г. воинствующий сионист Рафаэль Лемкин с явной целью семантически обособить судьбу евреев от других массовых убийств во время войны. Это слово осталось достоянием узких, идеологически продуктивных кругов. Постепенно оно перекочевало в 50-е годы и приобрело общепризнанный статус только в 60-х годах.
Эти слова, как на уровне намерений, которые якобы вынашивали "нацисты", так и в отношении специфики самого процесса имеют идеологическое содержание, которое по мере обобщения и внедрения в язык заставляет забыть об их происхождении и, прежде всего, об идеологическом характере их значений.
Если проследить историю их возникновения, станет ясным, что первоначально и прежде всего они отвечали идеологическим потребностям тех, кто их придумал, и имели лишь весьма отдаленное отношение к опыту и воспоминаниям депортированных, и что, когда они подкрепляются документами, эти документы отбираются и интерпретируются в зависимости от апологетических целей. Подавляющее большинство свидетелей, выживших жертв, молчит. "Воспоминания" монополизированы ничтожным меньшинством болтунов, которые обязаны своей огромной аудиторией не столько качеству или даже правдивости их воспоминаний, сколько соответствию их литературной продукции общественному спросу.
Слово "геноцид" имеет точное идеологическое содержание. Отрицать "геноцид" не значит отрицать несомненную реальность преследований евреев, их массовую депортацию и смерть многих из них в тех условиях, о которых исторические исследования позволяют нам сегодня знать" (25 июня 1981).
Но много народа погибло. Проблема заключается в новых словах. Их смысл быстро меняется, не успев установиться или исчезнуть. Он тоже становится жертвой инфляции. Если происходят столкновения в Ирландии, это геноцид. В Окситании кричат о культурном геноциде. ДТП это наш повседневный геноцид. Если брать это слово в его текущей рыночной стоимости, то нет сомнений, что немцы устроили геноцид евреев и в такой же мере - геноцид русских, поляков и т. д. Раньше использовался термин "истребление". Если сохранить за словом "геноцид" его первоначальный смысл "уничтожение целого народа", можно говорить, что нацисты начали процесс геноцида по отношению ко всем, кого они депортировали. В Камбодже, где человеческие потери за период с 1975 по 1978 г. составили около 20% населения, употребление этого термина остается спорным, особенно после того, как Лакутюр, который не был в этой стране 25 лет, придумал термин "самогеноцид". Но кхмерский народ сохранился и в 1981 г. насчитывал 6,5_7 млн. человек. То же самое можно сказать о евреях, хотя исчезли целые их общины.
Употребление этого термина заставляет задать вопрос о числе исчезнувших и об их соотношении с общей численностью до катастрофы. Никогда не будет достигнуто соглашения, с какой цифры массовые убийства следует считать геноцидом: с 10%? 50%? 90%? Все это не имеет смысла, потому что первая необходимость в этих неологизмах (геноцид, холокост, Освенцим принимаются за общие точки отсчета) заключается в том, чтобы они подкрепляли эмоции, а не знание. Следует отметить, что "геноцид" в строгом смысле слова обозначает уничтожение расы (генос), а не народа (демос), т. е. имеет расистский оттенок. Подлинный идеологический ключ к использованию этого термина - оправдание с его помощью оккупации Палестины евреями, которые получили ее, таким образом, в порядке компенсации за "геноцид". Мы видим, как в ходе борьбы, временами кровавой, которую ведут армянские националисты, они настаивают, чтобы Запад называл "геноцидом" то, что до сих пор было известно как "массовые убийства" армян в 1915 году, и поддерживал их территориальные и ирредентистские притязания на часть турецкой территории, ранее населенной армянами (а также многими другими народами).
На этом фоне Видаль-Наке вынужден был признать, что цифры плохо известны. Он рисковал, сказав, что "цифра 6 миллионов уничтоженных евреев, названная в Нюрнберге, не является ни священной, ни окончательной" (сегодня за такое утверждение его могли бы обвинить в "оспаривании преступлений, осужденных в Нюрнберге"). Эта цифра имеет символическое значение, что и делает ее неоспоримой, разве что в узком кругу "респектабельных", т. е. представивших солидные политические гарантии историков, да и то с тысячью предосторожностей. Сам Видаль-Наке рассказывал мне, что Леон Поляков отказался ссылаться на считающееся классическим исследование Рейтлингера "Окончательное решение" в библиографии, приложенной к письму 34 историков ("Ле Монд", 21 февраля 1979 г.), потому что в этой книге названа цифра около 4 млн. Это показывает, что цифра "6 миллионов" считается священной. Я лично ничуть не сомневаюсь, что евреи гибли миллионами и это было прямым следствием решений, принятых нацистами, которые хотели очистить (от евреев) оккупированные ими территории. Депортация и отправка в концлагеря - убийственная практика нашего века, начиная с англо-бурской войны и кончая политикой Пол Пота в Камбодже. И евреи лишь малая часть тех, кто погиб в этом механизме смерти, запущенном апокалипсисом войны.
Остается вопрос о газовых камерах. Как наивно говорит Видаль-Наке, они символизируют геноцид. Поскольку они играют роль символа со всей нагрузкой священного, сопровождающей мысль о смерти и предках, получается так, что Фориссон совершил святотатство, что он иконоборец, а Видаль-Наке - хранитель храма.
Посмотрим на эту реакцию на дело Фориссона с точки зрения рассуждений Дана Шпербера об общей функции символизма ("Символизм", 1974 г.) Видаль-Наке очень их любит. "Символический аппарат это сочетание ментального и концептуального аппаратов" (ук. соч. стр. 152). Концептуальный аппарат состоит из представлений, составленных на основе внешней информации, памяти и системы категорий. Но, как говорит Шпербер, "концептуальные представления, которые не могут постоянно меняться и переоцениваться, образуют как бы вход символического аппарата". Иначе говоря, последний питается идеями, которые ум не может интегрировать в логическую систему. Далее, продолжает Шпербер, следуют два этапа: сначала символический аппарат смещает центр внимания на то, что вносит дефекты в представления, мешает пониманию "Затем он исследует пассивную память на предмет информации, создающей неудовлетворительные условия. Когда этот процесс заканчивается, найденная информация передается в концептуальный аппарат, который на ее основе и на основе ранее неудовлетворительных условий восстанавливает новое концептуальное представление. Это толкование первоначального символического представления". Такова обратная связь между концептуальным и символическим аппаратами.
То, что сбивает с толку концептуальный аппарат, когда речь заходит о немецких концлагерях, это тот факт, что погибла такая огромная, неисчислимая и невообразимая масса людей. Полное понимание этого затруднено, потому что для этого требуется огромное количество информации об очень сложной реальности, поэтому проблема переносится в символическую инстанцию, где данные упрощаются и составляется обманчивое и схематическое, но приемлемое для концептуального аппарата представление. С политическими представлениями такое бывает очень часто. Избежать этого концептуально-символического круговорота можно лишь приложив большие усилия для сбора и обработки информации и признания сложного характера концептуальной конструкции. А символический аппарат - по ту сторону правды и лжи.
На первых процессах против Фориссона противная сторона выступала, вооружившись десятками килограммов документов, присланных ее эмиссарами из Варшавы и Тель-Авива. Предполагалось, что это окончательная подборка документов. Но - странное дело - адвокаты противной стороны почти не использовали их в ходе дебатов. Упор делался на экспертизу вентиляционных отверстий предполагаемой газовой камеры в Бжезинке, проведенную в Кракове в июне 1945 г.
Кроме того, демонстрировался тюк волос. Фориссон сказал в январе 1979 г., что никакой экспертизы не было. "Это чистая ложь", - торжествовал Видаль-Наке, потрясая не известным до того текстом, фотокопия которого была сделана в польских архивах 13 июня 1979 г., переведена на французский язык и использована в дебатах 1980 г. Видаль-Наке не посмотрел на даты. Что это: недобросовестность или легкомыслие? К тому же эта экспертиза не относилась к спорному месту.
Химический анализ показывает присутствие составляющих синильной кислоты. Но если знать, что Циклон Б, основой которого является синильная кислота (HCN), это сильный инсектицид, используемый уже 60 лет, то подобная экспертиза оставляет открытой дверь для любых толкований. Этот документ, приложение к материалам по делу Гесса, не представляется решающим доказательством, так как он никогда не публиковался, пока не понадобился в связи с процессом Фориссона. В остальном же гора документов, собранная его доблестными противниками, родила лишь множество мелких мышек, увидевших свет лишь благодаря Фориссону.
Не пора ли снова ответить на вопрос: так были ли газовые камеры? Этот вопрос столь серьезен, что удовлетворительный ответ могут дать лишь абсолютно неоспоримые доказательства. Я лично не в состоянии прийти к определенному выводу. Аргументы Фориссона меня не убеждают, а аргументы его противников не кажутся мне решающими. В обоих случаях остаются вопросы без ответа. Я вижу все основания для того, чтобы отвергнуть наиболее расхожие версии о "фабриках смерти". Но я не вижу причин для того, чтобы исключить полностью, что людей убивали этим способом, хотя не массами и не регулярно, что было бы невозможно. В любом случае, множество людей погибло по многим причинам и, с моральной точки зрения, результат один. Пусть другие занимаются этими вопросами, если могут, исключительно рационально, как и подобает историкам.
Примечание. После того, как были написаны эти строки, в 1982 году, рациональные и материальные доказательства того, что в моргах Освенцима не могло быть массовых убийств газом, были представлены американским экспертом, специалистом по строительству газовых камер Фредом Лейхтером, который выступал в качестве свидетеля на процессе Цюнделя в Торонто. Решающим, на мой взгляд, моментом в анализе Лейхтера является то, что он производил исследования на месте. Его метод можно воспроизвести при контр-экспертизах.
Наконец, я не знаю, можно ли добыть прямые доказательства. Лучший критик Фориссона, Видаль-Наке, отпадает, поскольку он не читал того, о чем пишет. Но можно перенести на данный случай упрек, адресованный Родни Нидхэмом У. Аренсу: "В его методе есть более серьезный дефект: он не уточняет, что должно считаться доказательством (существования каннибализма). В начале он говорит об "удовлетворительном рассказе из первых рук", согласно которому данная практика наблюдалась, но в конце книги он говорит о "полном и надлежащем рассказе из первых рука антрополога", т. е. сужает условия. Кроме того, Аренс не принимает во внимание разницу в доказательной силе между прямыми и косвенными доказательствами. Он настаивает на прямых доказательствах, но лучше бы он почитал, что пишет А. М. Хокарт: "Общая и вполне естественная ошибка заключается в том, что прямым доказательствам придается большее значение, чем косвенным", но "косвенные доказательства отнюдь не представляют собой менее ценный эрзац прямых свидетельств; они являются основой любого знания" ("Короли и советники", изд. Сей, 1978, стр. 87 и 102).
Чтение этой книги оказывает тонизирующее воздействие. "Ничто не доказано - пишет Хокарт - и ничто не может быть доказано, если под доказательством понимать рассказ того, кто видел, как что-то происходило, или знал кого-то, кто это видел. Но видеть не значит доказать. Доказать значит дать столь полное объяснение бессвязных свидетельств, к которым примешиваются эмоции, что любое альтернативное объяснение будет исключено. Может быть, когда-нибудь такую альтернативу найдут. В ожидании этого, если наша гипотеза имеет какую-то ценность, она должна помогать нам делать открытие и в этом ее подлинное значение" (там же, стр. 101_102). Итак, с одной стороны, Фориссон требует подлинных свидетельств, прямых доказательств, которые имели бы ценность, а с другой он предлагает полное объяснение того, что происходило в местах, где якобы совершались массовые убийства. Я хотел бы, чтобы была альтернатива, но следует сказать, что "гипотеза Фориссона" побуждает к размышлениям, к поиску документов, к лучшему пониманию. Что же касается его противников, то они представляют "бессвязные свидетельства, к которым примешиваются эмоции" со столь бессвязными и противоречивыми объяснениями, что дать им альтернативное толкование не составляет труда. Сколько гипотез, верных в своей основе, забыто за последние десятилетия, как, например, гипотеза о дрейфе материков? А сколько ложных гипотез способствовали реальному прогрессу знания? А сколько шума и ярости!
Можно было бы подумать, что этот первый пункт Видаль-Наке резюмирует все прочие. Но нет, "метод" того требует: перейдем к следующим.
2) "Окончательное решение" еврейского вопроса никогда не было (для ревизионистов) ничем иным, кроме как изгнанием евреев в Восточную Европу". Видаль-Наке шутит на свой лад, сравнивая это с политикой французских властей, которые высылали алжирцев во время войны в их "родные места". Смешно. "Окончательное решение" открыто описывается в различных немецких документах как депортация европейских евреев на новые оккупированные территории на Востоке. Эта политика заслуживает анализа. Именно о ней идет речь в знаменитых протоколах Ванзейского совещания, предназначенных для служебного пользования. При этом полностью осознавался тот факт, что такая депортация, в сочетании с принудительными работами, проведет к тяжелым потерям. Работа на Востоке воспринималась как своего рода естественный отбор, который должен "возродить" расу бесполезных людей и паразитов. Я пересказываю своими словами подводную идею этих протоколов, которые сами по себе ничего не говорят нам о том, что нацисты думали о евреях. Но в любом случае, на закрытом совещании нацистских руководителей на Ванзее в 1942 г. вопрос о систематическом уничтожении евреев не ставился. Видаль-Наке и другие историки, которые занимаются этими вопросами, должны были бы признать, что, если бы эта политика действительно превратилась в политику массового уничтожения, то документы, которые определяли ранее совсем иные намерения, должны были быть коренным образом переработаны. "Окончательное решение" означало для нацистов отсутствие евреев. Достичь этого отсутствия можно было разными средствами, такими как интернирование, депортация, эмиграция (массовая, до и во время войны), изгнание, уничтожение на месте, выборочное уничтожение и т. д. Убийство всего лишь одно из средств и отнюдь не первое среди прочих, которые меньше практикуются во время войны. В символическом созвездии под названием Освенцим термин "окончательное решение" это сигнал, с помощью которого политики хотят сделать историю целью условных рефлексов.
3) "Число евреев - жертв нацизма гораздо меньше, чем говорят". Я думаю, что некоторые ревизионисты делают ошибку, называя цифры, столь же смехотворно заниженные, как у Видаль-Наке они смехотворно завышены. Как бы то ни было, и Поляков и Уэллерс, с одной стороны, и Рассинье и Бутс, с другой, пользуются сомнительными, если не сказать фантастическими исходными данными. Нет смысла, например, некритично принимать всерьез советские демографические источники, которые понимают под словом "еврей" не то же, что немцы той эпохи или современные израильтяне или французские и американские социологи. "Национальность" в СССР определялась по родному языку, а не по закону Моисея. В зависимости от своих индивидуальных или семейных интересов отдельные личности и более или менее многоязычные группы, не только евреи, могли менять свою "национальность" при переписях (кроме тех, которые были репрессированы). Эта индивидуальная свобода объясняет значительные различия между данными переписей. К этому добавлялись перемены в правительственной политике по отношению к меньшинствам, непосредственно вовлеченным в мировой конфликт, таким как украинцы или немцы Поволжья. Все это заставляет относиться к советским переписям с осторожностью, а наши демографы-любители этого не делают. Есть еще вопрос о разделе Польши в 1939 году, о числе польских евреев, оставшихся на советской стороне, и о том, сколько их потом попало в Гулаг. Есть также вопрос о числе выживших, которые эмигрировали в конце войны, в частности, в США, где тогда прекратили регистрировать вероисповедание новых иммигрантов. Разумеется, возможны любые оценки, но, как говорит Видаль-Наке, многие историки склоняются к цифрам менее шести миллионов; значит, "многие историки" - ревизионисты. В действительности, все очень хорошо знают, что реальные цифры гораздо меньше "шести миллионов". Но Видаль-Наке предпочитает мусолить "символическую цифры", чтобы не признавать, что она просто воображаемая и неверная.
(Примечание 1993 г. Я не удивлюсь, если в результате серьезных исследований окажется, что реальная цифра наполовину меньше символической).
4) "Гитлеровская Германия не несет главную ответственность за Вторую мировую войну. Она разделяет ее, например, с евреями..." Видаль-Наке урезает цитату из Фориссона, у которого сказано "с союзниками и евреями" и назван один видный сионистский деятель.
Эти слова Фориссона вызвали резкие нападки со стороны Видаль-Наке. Да, Фориссон ошибается, когда говорит, что Хаим Вейцман был в 1939 г. председателем Всемирного еврейского конгресса, - он был председателем Еврейского агентства. Он не мог вовлечь евреев всего мира в войну против Германии, как отмечает Видаль-Наке, но Вейцман, несомненно, выражал не только свое мнение, когда писал британскому премьер-министру, что "евреи поддерживают Великобританию и сражаются на стороне демократии". Кстати, сионисты постоянно говорят от имени всех евреев, и по этой причине многие евреи резко выступают против них.
Иначе говоря, Видаль-Наке, в сущности, подтверждает слова Фориссона: высший сионистский руководитель обещал вмешательство евреев (вопрос: каких? и еще вопрос: по какому праву?) на стороне англичан. Фориссон неправильно называет пост, который занимал Вейцман, а также дату. Ту же самую ошибку делает в своей знаменитой брошюре английский неонацист Харвуд, - возможно, Фориссон пользовался этим источником. Но Видаль-Наке не задается вопросом, откуда эта ошибка у Харвуда, потому что думает: раз неонацист, значит, идиот. Но источник этих ошибок известен: это "Застольные разговоры Гитлера". Эти рассуждения о вступлении в войну "евреев", во всяком случае, Еврейского агентства, с мандатом или без него, немногого стоят как объяснение причин войны, но они выглядят совсем иначе, если воспринимать их как часть мышления Гитлера. Заявления Вейцмана могли сыграть роль в тех решениях, которые впоследствии принял Гитлер. Все это не так смешно, как думает Видаль-Наке. Что это: легкомыслие или недобросовестность?
Добавлю от себя, что рассуждения Фориссона о некоторых аспектах войны очень фрагментарны, лишены смысла вне контекста, которым их могли бы снабдить только исторические исследования, но не Фориссон должен писать историю, а историки должны интегрировать в свое видение этой эпохи материальные элементы, выявленные в работе Фориссона.
5) "Главным врагом рода человеческого в 30_40-е годы была не нацистская Германия, а сталинский СССР". Этот способ рассуждений, действительно, присущий некоторым ревизионистам, похоже, разделяет и Видаль-Наке, только с иным креном. Для меня же Гитлер, Сталин и другие проходимцы, менее вредные, потому что менее могущественные, все в равной мере заслуживают звание "врагов рода человеческого".
6) "Геноцид это выдумка союзнической пропаганды, главным образом, еврейской и особенно сионистской". Это обширная область. Я отвергаю такие термины, как "выдумка", "заговор", "ложь", какой бы стороной они не употреблялись. Вопрос о военной пропаганде начали изучать, но работы здесь еще - непочатый край (см. Майкл Бальфур, "Военная пропаганда 1939_45". 1979. Из этой работы явствует, что по сравнению с англичанами немцы были просто детьми. К концу войны вся Германия слушала Би-Би-Си). Союзническая пропаганда знала о трагических событиях, происходивших в Польше. Директивы английского Военно-политического исполнительного комитета (ВПИ) упоминают, например, 10 декабря 1942 г. о "гитлеровском плане истребления евреев в Европе". В Лондоне в то же время была опубликована "Белая книга" о военных преступлениях, совершенных немцами, составленная, в основном, по польским источникам. Среди документов, опубликованных ВПИ с расчетом на Германию (через радиопропаганду), фигурируют информационные сообщения о "лагерях уничтожения" в Треблинке, Бельзеце и Собиборе (24 декабря 1942 г.), о строительстве в Освенциме крематория, способного сжигать 3000 трупов в день (8 апреля 1943 г.), о ликвидации евреев в Польше (13 апреля 1944 г.) и т. д. Обзор англо-саксонской прессы того времени показывает, что эта информация появлялась довольно часто. И совершеннейшая мистификация уверять сегодня, будто союзники не знали, что происходит в лагерях в Польше, и, хуже того, молчали об этом. Они много говорили об этом, как своим, так и немцам.
Единственно, в чем их можно упрекнуть, что они не сделали из этого главную ось своей пропаганды, даже одну из главных целей войны. (Добавим от себя, что, если бы они это сделали, они оправдали бы подозрения Гитлера, о которых мы говорили выше, будто война против Германии ведется евреями и ради евреев, и союзников обвиняли бы сегодня в том, что они попались в ловушку гитлеровской пропаганды). Даже если сегодня предвзятые умы верят, будто эта война сводилась к уничтожению части европейских евреев, и считают, будто другие жертвы имели меньшее значение или меньший смысл - как будто смерть имеет смысл, - следует им напомнить, что размах конфликта был столь широк, что речь шла о судьбе всей Европы и о будущем планеты. По крайней мере, так думали тогда все, и евреи тоже. Но часть сионистов с одобрением смотрела на подъем нацизма, потому что он, отделяя зерно от плевел (у каждого своя точка зрения), способствовал эмиграции евреев в Палестину.
Неприятно напоминать, что ужасы немецкой оккупации коснулись очень многих народов Европы, и судьба евреев, сколь бы жестокой она ни была, не делает более завидной судьбы других народов, особенно на востоке Европе. И людей вроде Видаль-Наке одолевает своего рода шовинистический тик, когда они читают у польских историков, что Освенцим был предназначен для уничтожения славян (поляков, русских и др.) и евреев, или "поляки - жертвы фашизма", как будто неприлично называть "поляками" польских евреев. Для них мертвые евреи более священны, чем мертвые славяне, о которых они думают, хотя и не говорят об этом, что они как были антисемитами, так ими и остались, как и другие народы Восточной Европы.
Первым, кто систематически исследовал способ, которым информация из Польши достигала ушей союзников и что они с нею сделали, был Артур Бутс ("Мистификация ХХ века", 1-е издание - 1976 г.). Примечательно, что его основные тезисы подтвердил и расширил автор противоположного направления Уолтер Лакер в своей книге "Ужасная тайна" (1980 г.).
Эта книга примечательна во всех отношениях. Этот блестящий специалист по международной политике, руководитель центра международных стратегических исследований в Вашингтоне, одного из храмов рейганизма, был тесно связан с сионизмом и с Интеллиджемс Сервис во времена британского правления в Палестине. Свою книгу "Национализм и коммунизм на Среднем Востоке" он написал, пользуясь источниками британской разведки. Его новая книга охватывает многие страны, кроме, странным образом, США. Аннотация поясняет: "Первый и волнующий рассказ о том, как известия об "окончательном решении" еврейского вопроса Гитлером сначала скрывались, а потом были преданы гласности".
Эта книга парадоксальна: она показывает, что союзники не могли не знать, что происходит в Германии и на оккупированных территориях. Лакер перечисляет источники: дипломаты нейтральных стран, движения сопротивления, прежде всего в Польше, церкви, Красный крест, путешественники, коммерсанты, инженеры, лица, освобожденные и бежавшие из лагерей и т. д. Кроме того, прослушивалось радио, и основные немецкие коды были дешифрованы. Короче, гитлеровская Германия, не будучи стеклянным домом, извергала ежедневно огромную массу информации, которую службам союзников оставалось только принимать и анализировать. Лакер показывает, что информация о преследованиях и массовых убийствах евреев Центральной и Восточной Европы в изобилии поступала по разным каналам в Лондон и Вашингтон. Он разрушает широко распространенный миф, будто "все было скрыто" и "никто не знал".
"Много информации появлялось даже в ежедневной прессе. В октябре 1941 г. в газете "Ди Цайтунг", издававшейся на немецком языке в Лондоне, была опубликована статья под названием "Апокалипсис", в которой говорилось, что евреев, депортированных из Германии, уничтожают разными способами. Источником служила шведская газета "Социал-Демократен" от 22 октября, которая писала буквально следующее: "Нет никаких сомнений в том, что речь идет о преднамеренном массовом убийстве". Руководителем операции был назван Адольф Эйхман".
Этот материал был перепечатан "Санди Таймс" 24 октября 1941 г. Начиная с этого момента подобная информация не переставала появляться в прессе, и одни ссылки заняли бы несколько страниц. Но это не изменило ход войны. Лакер и господствующая сегодня идеология упрекают союзных руководителей той эпохи в том, что они не придали конфликту уже в 1941 году тот смысл и то видение, которые начали вырабатываться после войны, в Нюрнберге, и расцвели в 60-е годы, а именно - центральная роль евреев в войне. Главной целью войны для нацистов было якобы истребление евреев, а главной миссией союзников (включая СССР) было как можно быстрей вмешаться, чтобы спасти евреев. Давлению, которое оказывали на них в этом направлении, прежде всего, сионистские круги - здесь Лакер подтверждает Бутса и может быть тоже обвинен в антисемитизме, - политические и военные вожди "свободного мира" ответили отказом. Это позволяет сразу же обвинить их в том, что они хотели скрыть правду и исподтишка уступали скрытому антисемитизму.
Все это обсуждается в ученых, обильно документированных трудах, вроде книги Лакера, в серьезных журналах и большой прессе и тоже выливается в безбрежный ревизионизм иного рода. Для этого нужно обрезать большинство корней конфликта и уложить историю современного мира в прокрустово ложе концепции, центром которой являются евреи. Лучшая заставка к этой концепции сегодня - политическая практика государства Израиль.
Интересно видеть Лакера за работой: он отбирает и систематически вырывает из контекста всю информацию о нацистской политике. Зондеркоманды в России убили столько-то евреев. Не говорится о том, что они убивали также и в гораздо больших количествах русских, украинцев, прибалтов, комиссаров, партизан, крестьян, даже буддистов. Это не имеет значения и нечего об этом упоминать. Лакер, увлекаемый своей односторонней мыслью, совершенно неспособен понять то, что так хорошо объясняет историк Бальфур, что союзная пропаганда, рассказывая о нацистских зверствах во всей оккупированной Европе, не должна была слишком преувеличивать, во-первых, чтобы быть более правдоподобной, чем в 1914_18 годах, но, прежде всего, чтобы не напугать и не обескуражить движения сопротивления, которые могли оказать поддержку союзникам на оккупированных территориях, а возможно и в Германии, где определенные тенденции в руководящих кругах могли, как надеялись, ускорить конец войны.
Лакер удивляется тому недоверию, с которым относились к информации, которая была порой частично или совершенно ложной. Он показывает, например, что сионистские руководители в Палестине долго отказывались верить тревожным сообщениям и изменили свое мнение только после прибытия в ноябре 1942 г. нескольких десятков евреев из Польши. "Парадоксально, - говорит Лакер, - неточные подробности, рассказанные прибывшими, произвели на еврейских руководителей и на общественное мнение большее впечатление, чем предыдущие, более точные сообщения". Неправде верят скорей, чем правде. Мы видим это каждый день по нашим газетам. И понятно: ходило так много слухов, было так много более или менее достойных доверия свидетельств, что в любом случае приходилось принимать их во внимание. Книга изобилует информацией, которую Лакер называет ложной или неточной. Но он сортирует ее без какого-либо критерия, словно у него есть сито, позволяющее при первом же взгляде отличить правду от вранья. Он ставит информаторам той эпохи хорошие или плохие отметки в зависимости от того, соответствует их информация его тезисам или нет. Если можно так, без критического изучения, отбирать информацию о какой-то эпохе, то историю при этих условиях легко писать. Подобные авторы умеют подбить баланс так, как им нужно.
Детальный анализ мог бы показать, как Лакер забывает все, что не соответствует его тезисам. Его книга - настоящий подарок для ревизионистов в той мере, в какой она полностью разрушает собственную аргументацию.
Но вернемся к нашему забавному Видаль-Наке, который вдруг превращается в эпистемолога:
1) "Любое прямое свидетельство еврея - ложь или выдумка". Это чистая истерика с его стороны. Но этот аргумент позволяет ему смешать ревизионистов с антисемитами.
2) "Любое свидетельство, любой документ, относящиеся к периоду до Освобождения, считаются фальшивками, или полностью игнорируются или трактуются как слухи". Пример - документы, написанные членами зондеркоманды и зарытые в Освенциме.
Поговорим об этом. Эти документы были найдены, пусть Видаль-Наке не сердится, после Освобождения, в период, когда Освенцим был закрыт и велись работы по превращению его в музей.
Примечание. Факт превращения Освенцима в "музей" кажется многим менее шокирующим, чем поселение нескольких кармелиток в пустующем помещении. Однако, процесс превращения в музей неизбежно повлек за собой перестройку. Работы длились несколько лет и не было дано никаких внятных пояснений. Теперь Освенцим служит международным образцом.
Вьетнамские "эксперты", которые обустраивали в 1979 г. бывший камбоджийский лицей, ставший при Пол Поте центром допросов, пыток и казней и известный под названием Туол Сленг, обучались в Польше, в Освенциме, как и наследовавшие им кхмерские консерваторы. Туол Сленг с 1979 г. несколько раз перестраивался. Музеи всегда переживают эволюцию: новые времена требуют новых экспозиций. В Польше готовится создание музеев в Треблинке и в других местах.
В 1993 г. после объединения Германии стало известно, что власти "обновляют" музей в Бухенвальде на территории ГДР. Новая экспозиция показывает, что советские власти стали снова использовать этот лагерь после 1945 г. Хорошо, если бы такая же забота об исторической объективности проявлялась и в лагерях, открытых американцами.
Говорили, будто эти документы содержат какие-то откровения, но никто их не видел. Они настолько важны, что их не перевели на французский, - три из них написаны на идише. Видаль-Наке упоминает о переводах, появившихся в Польше через 20 лет после открытия этих документов. Все это весьма странно.
Я нашел полный текст четвертого документа, написанного по-французски, только в книге Ади Бриля "Техника смерти", опубликованной в 1979 г. организацией бывших депортированных, близкой к французской Компартии. Эта книга содержит отрывки из книг, известных как чистые фальшивки (М. Грей, Вас. Гроссман), подвергшихся обработке или апокрифов (Гесс, Ньисли и т. д.). Это не имеет значения.
О чем же говорится в этом документе, написанном за несколько недель до освобождения лагеря неким Берманом, который провел 20 месяцев в зондеркоманде, документе, который, как уверяет Видаль-Наке, дает "точное описание газовых камер, соответствующее всему, что о них известно"? Ничего подобного в нем нет. Ни слова о газовых камерах, кроме пересказа слуха, что по прибытии в Освенцим "сто человек были отобраны для работы в лагере, и я среди них, остальные отправились в газовые камеры, а потом в печи". О своей работе он говорит, что занимался перевозкой трупов. Он говорит также, что совесть его чиста. Если я правильно его понял (его французский не очень хорош), он извиняется перед своей семьей за то, что вынужден был заниматься такой постыдной работой, но говорит, что делал это гуманно, с уважением к мертвым. Он не участвовал ни в каких убийствах. Он полностью опровергает - до Освобождения - своего коллегу-лгуна Филипа Мюллера. Когда он упоминает об исчезновении своих товарищей по зондеркоманде, он говорит, что их "отправили в Люблин", т. е. не уничтожили на месте. Он думает, что их ликвидировали, но не говорит, что в газовых камерах. Если этот документ подлинный, то он вполне в фориссоновском духе. Если Видаль-Наке приводит его в качестве доказательства, значит, он либо его не читал, либо он сам скрытый сторонник Фориссона, потому что нужно обладать очень развитым воображением, чтобы найти "точное описание" газовых камер там, где его совсем нет. Легкомыслие или недобросовестность?
3) "Любой документ, дающий нам информацию из первых рук о методах нацистов, объявляется ложным или подделанным". Фориссона упрекают в том, что он относит к разряду апокрифов или подозрительных сочинений хронику Варшавского гетто Эммануэля Рингельблюма. На мой взгляд это замечательный и в высшей степени поучительный документ, написанный человеком, достойным восхищения. Сюжет воспроизведен в прекрасном романе Джона Херси "Высокая стена". "Проведенные исследования показали - отмечает Видаль-Наке, которые никогда ничего не проверяет, - что эта хроника сокращена в польском издании". Итак, благодаря Фориссону наш цензор заметил, что его настольная книга подверглась цензуре. Это полный идиотизм, потому что переводы делались с польского текста. У меня в руках американское издание 1974 года, перепечатанное с издания 1958 г. В предисловии к нему говорится: "Этот английский вариант "Записок из Варшавского гетто" основан на подборке, опубликованной в "Блетер фар Гезихте", Варшава, март 1948 г. и на книге, опубликованной Варшавской еврейской исторической комиссией в 1952 г. К сожалению, невозможно получить полный текст, варшавский оригинал или израильскую копию". Фориссон почему-то находит "подозрительной" цензуру, осуществляемую одновременно в Польше и Израиле. Здесь уместно задать вопрос, почему многие документы, такие как архив Теодора Гериля или рукописи Мертвого моря остаются запертыми в израильских сейфах. Видаль-Наке опять проявил легкомыслие или недобросовестность.
Примечание. Рейбен Айнштейн в своей библиографии "Восстание в Варшавском гетто", Нью-Йорк, Холокост Лайбрери, 1979, называет это издание "сокращенным и неадекватным, ссылаясь на "Ксавим фун Гето", Варшава, 1962_63. Но дело усложняется. Видаль-Наке отмечает, что Фориссон в одном месте одобряет одного историка, а в другом нет (что в этом удивительного?). Этот историк - Мишель Борвич, который осуждает (за что его одобряет Фориссон) фабрикацию интимных дневников детей Варшавским еврейским историческим институтом. Именно этот институт опубликовал записки Рингельблюма. Видаль-Наке восхваляет польских историков, надо думать, и тех, что работают в этом институте.
Противоречиям у нашего обличителя ревизионизма нет конца. Чтобы от них избавиться, нужно тщательно изучать документы. Но пусть этим занимается Фориссон, у Видаль-Наке на это нет времени. Он предпочитает работать на доверии, принимая один документ (например, признания Гесса), отбрасывая другой (например, Брода) и не объясняет, почему. А еще дает уроки методики!
Исходя из того, что вырезанные цензурой части данного документа не относятся к нашему делу, посмотрим, что мы можем из него узнать. Указатель дает 14 упоминаний об Освенциме, но ни в одном случае речь не идет о газовых камерах. Говорится об интернировании, часто о смерти отдельных лиц и даже об освобождении одного еврейского бандита. Возьмем Треблинку: есть 8 упоминаний об этом "штрафном лагере". В июле 1942 г. семьи, члены которых было депортированы в Треблинку, послали в Варшаву одного члена бунда, чтобы проверить на месте слухи о массовом уничтожении. Этот человек не добрался до лагеря, но встретил по пути одного бежавшего оттуда, Израиля Валлаха, "который подтвердил самые худшие слухи". Рингельблюм записывает сведения, которые сообщают ему узники, выдающие себя за беглецов из Треблинки: "Способы убийства: газ, пар, электричество".
Вот типичная ситуация. Рингельблюм усердно и все более поспешно записывает все, что становится известным с развитием событий. О Треблинке, которая находится недалеко от Варшавы, слухов было больше всего. Они продолжали ходить и после войны. Василий Гроссман, советский журналист, прибыл в обозе Красной армии и собрал свидетельства, за 35 лет до Ланцмана. Он говорит о трех миллионах убитых в Треблинке и упоминает об использовании "вакуумных насосов". Рингельблюм подтверждает существование такого слуха. Теперь историкам вроде Видаль-Наке предстоит объяснить, почему и каким образом они отказались от объяснений той эпохи "пар", "электричество", "вакуумные насосы", почему они пересмотрели так быстро в сторону уменьшения цифры 1945 года, на основании каких материальных исследований и какой критики свидетельств. Они должны оправдать свой ревизионизм по тем же правилам, какие они применяют к Фориссону. И они тоже должны ответить перед судом.
4) "Все нацистские документы, содержащие прямые свидетельства, следует воспринимать в их номинальном значении, если они написаны зашифрованным языком, и игнорировать (или иначе истолковывать), если они написаны прямым текстом".
Далее идут цитаты из Гиммлера, Геббельса и др. Но очень трудно толковать тексты и слова, разные по природе, написанные или сказанные в разных условиях. Смешно применять к ним во всех случаях один и тот же шаблон дешифровки. Некоторые выражения действительно могут быть зашифрованными, другие содержат только намеки, третьи - чисто пропагандистское бахвальство. Если Видаль-Наке, историк античности, обладает всеми кодами, чтобы читать все немецкие тексты той эпохи, мы можем спать спокойно. Ему остается лишь опубликовать их и объяснить нам по ходу дела, почему "тайные речи" Гиммлера записаны на магнитную ленту.
5) "Любые свидетельства нацистов после войны на процессах как на Востоке, так и на Западе, получены под пытками или в результате запугивания".
Утверждают, будто ни один руководитель СС не отрицал существования газовых камер. Это архиложь: достаточно просмотреть документы процессов немецких военных преступников. Что же касается признаний на суде, то надо знать, в каких условиях они были получены. Молодой Видаль-Наке занимался этим во времена войны в Алжире, но теперь, похоже, потерял к этому интерес. Наконец, следует отметить, что на вышеупомянутых процессах основанием для приговора служило простое участие в "селекциях", поскольку суды понимали этот термин как синоним убийства, ссылаясь на "признания" Гесса (о том, как англичане добились этих признаний, см. статью Р. Фориссона в "Анналах ревизионистской истории", 1987, № 1). Делая такой пируэт, суды избавляли себя от необходимости представлять доказательства.
6) "Весь псевдо-технический арсенал был мобилизован для того, чтобы доказать физическую невозможность массового уничтожения в газовых камерах".
Видаль-Наке, который скрывает свою неспособность понять технические проблемы, называя их "псевдо-техническими", счел несмотря на это необходимым дать бой и на этой территории и пригласил химика Питча Блоха, мнение которого приложено к его статье. К сожалению, этот химик вместо того, чтобы дать технические аргументы в поддержку своего друга-эллиниста, довольствовался воспроизведением хорошо известного отчета военных времен, изобилующего неправдоподобными деталями. Очевидно, этот химик работает в косметической отрасли.
По части технической аргументации лучше уж обратиться к Уэллерсу, как к специалисту по мифу об Атлантиде. Эти дебаты не для профанов. По каким критериям можно судить о возможностях удаления газа с помощью вентиляторов? Как точно рассчитать смесь газов, обеспечивающую сжигание тел в печи? Ясно, что если речь идет о промышленной практике, нельзя избежать изучения технических проблем. Если не считать Святого Духа, обойтись без этого могут только Мао Цзедун и Видаль-Наке.
7) "Онтологическое доказательство": "газовые камеры не существуют, потому что небытие - один из их атрибутов". В качестве примера указывается на то, что Фориссон в одном случае понимает немецкое слово "Vergasung" как обработку газом, а в другом как сжигание. Но в словарях указано два значения этого слова. Так что все дело в контексте, мой дорогой Ватсон.
8) "Наконец и прежде всего, все, что может сделать достоверной эту ужасную историю, проследить эволюцию, провести политические сравнения, игнорируется или фальсифицируется". Бросается упрек, что ничего не говорится о действиях специальных частей немецкой армии на советской территории, а также об эвтаназии душевнобольных, практиковавшейся в Германии в 1939_41 гг.
Да, есть много вещей, о которых нужно говорить, ставить вопросы, устранять искажения и преувеличения. И в этих случаях, несомненно, имели место широкомасштабные зверства, но и в этих случаях информация неполная, и некоторые авторы слишком легко восполняют пробелы. Процесс генерала фон Манштейна, который командовал немецкой армией на русском фронте, в этом отношении показателен, так как обвинение в конце концов оставило вопрос о зондеркомандах (см. книгу адвоката генерала, лейбориста, сэра Реджинальда Пэджета "Манштейн, его кампании и суд над ним"). А еще цыгане, интересы которых с недавних пор взялся представлять некий Симон Визенталь (прошлое которого на Западной Украине во время войны продолжает нас интриговать), гомосексуалисты... Есть много вещей, о которых нужно говорить. Все они не поместятся даже в энциклопедии. Советуем почитать дневник депортированного гомосексуалиста Гейнца Хегера с предисловием Ги Хоккенгема ("Люди с розовым треугольником", 1981). Вы увидите, как выглядели лагеря с точки зрения еще больших "унтерменшей", чем сами евреи. Эту книгу нужно читать, говорит автор предисловия, "чтобы сорвать лицемерную маску холодного гуманизма с морды тех, кто еще и сегодня врет нам о лагерях". Да, о многом еще можно сказать. Но на вас сразу же накинется орава хранителей музеев и памяти. Время утеряно.
Можно еще долго продолжать выискивать ошибки у Видаль-Наке. Когда Фориссон критикует документы (признания эсэсовцев, материалы процессов в Нюрнберге и Иерусалиме), наш эллинист находит эту критику невыносимой, слепой и глупой. Однако он признает, что не все признания и не все материалы процессов полноценны, необходим отбор. Тем не менее, признавая возможность критики, он заканчивает тем, что без колебаний принимает все. Техника гибкого бетона: отбор нужен, но я этим заниматься не буду. Фориссон же не имеет права этого делать, и пусть все остается, как есть. И в качестве главного свидетеля, чтобы навести глянец на творения своего соратника Леона Полякова, который никогда не занимался сортировкой документов, он ссылается на Адольфа Эйхмана, проведшего до суда над ним год в тюрьме. Эйхман рекомендует нам читать Полякова, но Видаль-Наке не рекомендует читать "последнее слово" Эйхмана. Где логика?
Из дальнейшего - длинных выпадов против Рассинье - я не буду обсуждать демографические расчеты, которые кажутся мне плохо обоснованными как у самого Рассинье, так и у его противников, прежде всего, у Хилберга. Укажу лишь на один аспект "метода" Видаль-Наке. Он цитирует Рассинье, чтобы доказать его антисемитизм. Рассинье во время войны помогал евреям бежать в Швейцарию, а к концу жизни сделался предметом нападок с их же стороны. Но как доказать его "антисемитизм"? Для этого вырываются те или иные фразы из многочисленных сочинений Рассинье. Вот что цитирует Видаль-Наке: "Пуская завтра международное сионистское движение наложит свою руку на Уолл-стрит и порт, привлекающий израильскую диаспору станет не только коммерческой крышей атлантического мира, но (благодаря нефти) также центром управления всей его промышленностью". Но это не слова Рассинье, они взяты из цитируемой им книги "Государство Израиль", вышедшей в 1930 г. Ее автор сионист Кадми Коэн, отец И. Ф. Штейнера, автора фантастического романа "Треблинка". Якобы антисемитские рассуждения Рассинье, таким образом, принадлежат на самом деле сионисту Коэну. Видаль-Наке опять проявляет крайнее легкомыслие, если не предвзятость.
Затем долго обсуждается дневник врача Иоганна-Пауля Кремера. Это можно было предвидеть, потому что ЛИКРА и другие подобные группы обвиняли Фориссона в том, что он фальсифицировал этот дневник. Кремер был немецким врачом, который работал в Освенциме и вел интимный дневник. Обвинение в фальсификации было само по себе смешным, потому что Фориссон не был издателем этого немецкого текста.
В связи с процессом Фориссон снова занялся этим документом (который представляется мне не очень интересным, потому что Кремер нигде в своем дневнике не объясняет смысл используемых им слов) и выпустил в 1980 г. книгу под названием "Записки в защиту самого себя против тех, кто обвиняет меня в фальсификации истории" (Ла Вьей Топ). Жан-Габриель Кон-Бендит добавил к этому свой анализ дневника Кремера.
В итоге не было найдено ничего нового. Внимания заслуживают только методы Видаль-Наке. Он посвящает две страницы обсуждению того, как Фориссон толкует выражения Кремера. Он заканчивает свои филологические изыскания словами: Фориссона "ввел в заблуждение перевод польского издателя". Далее он исследует вопрос, чем болел сам Кремер. В итоге он утверждает: "Когда Кремер говорит о данном лагере уничтожения, он, действительно, не ссылается на юридически-административную концепцию, которой, действительно, не было в официальной терминологии III Рейха, он просто говорил о том, что видел. В плане филологической точности, правильности перевода толкование Фориссона противоречит смыслу текста".
Видаль-Наке предлагает рациональный метод обсуждения. Большая часть академической жизни проходит в поисках того, что противоречит смыслу, но ускользнуло от внимания коллег-ученых, которые дали неверное толкование, вследствие чего можно предать их поруганию, попрать их трупы и требовать за это себе награды. В школе, когда замечают ошибку, ее исправляют и идут дальше. Но Видаль-Наке на этом не останавливается. "В плане интеллектуальной морали и научной правдивости это ложь". Это ошеломляет: как может простое противоречие смыслу быть ложью? Оно может быть ошибкой, недосмотром, результатом плохого понимания, промахом, иллюзией, неведением, даже фальшью. Но ложью? Это логически невозможно (яблоко - не груша), но Видаль-Наке решает эту проблему семантическим силовым приемом (яблоко - груша), нашедшим выражение в предостерегающей формулировке: "Это ложь". Это было бы просто смешно, если бы Видаль-Наке не трубил потом повсюду, будто он доказал, что Фориссон - фальсификатор. Он твердит об этом всему свету денно и нощно, изображая себя святым Георгием, поразившим змия одной лишь силой своей логики. И его восхваляют за это невежи и осторожные люди, которые предпочитают сами не совать свой нос в это дело. Но это "доказательство" основано на одном лишь словесном мошенничестве. Для идеологических потребностей и для манипуляции общественным мнением нужно было найти средство внедрить в умы понятия "лжи" и "фальсификации" и приклеить эти ярлыки ревизионистам. Нельзя больше верить в простое легкомыслие Видаль-Наке. Подобные словесные гримасы - плод страсти и ее советчицы-недобросовестности.
Подводя баланс оплошностей, противоречий и признаков недобросовестности Видаль-Наке, остается отметить посредственность исполнения. Когда его увлекает страсть, когда он рассказывает трагическую историю своей семьи, тут его можно понять. Но когда он изображает из себя совесть нации и профессора научной морали, это не вяжется с реальным содержанием его писаний. Я повторю то, что сказал в моей первой книге по этому вопросу: никто не обязан вступать в эту дискуссию, болезненную для многих. Видаль-Наке стремился изобразить дело так, будто он одновременно выражает точку зрения левых и официальную точку зрения государства на эту проблему. Все респектабельные левые выстроились за ним, как они всегда выстраиваются за любой низкопробной идеологией. Но нужно изучить повнимательней, что он, собственно, сказал. И обнаружится, что он вмешался в эту дискуссию со столь несовершенными средствами, столь слабой компетентностью, что иллюзия, будто это серьезный автор, развеется сама собой. Он говорит в предисловии к переизданию своей статьи в книге, будто ему легко было войти в курс дела по всем этим вопросам за несколько месяцев. Это чистое бахвальство с его стороны. То, что Видаль-Наке путается, еще не доказывает, что Фориссон прав. Знанию должна предшествовать настоящая дискуссия.
| Мы, международного секрериата Организации Древных Любителей Рассказов о Войнах и Олокостях, публикуем данный тексте на всемирной сети, чтобы помочь всеобщему просвещению и поощрить научный труд. Мы поступаем бескорыстно и просим своих читателей умеренно употребить все материалы, полученные от наc.
Вы можете нам писать на электронный адрес: aaarghinternational-a-hotmail.com или по почте: PO Box 81475, Chicago, IL 60681-0475, USA. Для нас чтение книги в библиотеке ничем не различается от чтения на свемирной сети, так что чуствуемся в полном праве предоставить читателям книги, которые таким образом они будут в состоянии свободно обсуждать и оценивать. Авторы книг, опубликованных нами, вполне независимы друг от друга и ни в коем случае их отиетственность не может быть произванной, тем более что ввиду существующего цензурного закона в той или другой стране (например во Франции, в Германии, в Швейцарии), мы никогда не просим их соглашения, прежде чем публиковать какого-то текста. Мы требуем покровительства СТ. 19 Декларации прав человека: "Каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное выражение их; это право включает свободу беспрепятственно придерживается своих убеждений и свободу искать, получать и разпространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ." |
адрес страницы на сети: http://aaargh-international.org/russ/vhvp/allum1.html