Посмотрим теперь на это дело со стороны нашего доброго, старого университета, этой Матери Наук. Небезынтересно остановить на нем на минуту свой взгляд, чтобы увидеть, как в нашем обществе прогрессивного либерализма (?), в цитадели университетских свобод, обращаются с человеком, который высказывает "еретические" мнения.
Статья в "Матэн" датирована 16 ноября. На следующий день Бернаде, президент 2-го Лионского университета, где преподавал Фориссон, издал приказ о "временном" прекращении его преподавательской деятельности и запретил ему появляться в университете с 20 ноября. Фориссон описал в письме в "Монд" от 16 декабря 1978 г. инциденты, которые произошли в этот день в университете, куда Фориссон пришел читать свой курс, еще не зная о запрете. Бернаде оправдывал свое решение следующим образом:
"Учитывая, с одной стороны, волнение, вызванное в университете и вне его характером высказанных вами тезисов, которые отныне стали достоянием гласности, волнение, которое может привести к серьезным беспорядкам, если вы появитесь в университете, чтобы вести свой курс, а с другой стороны, предписание министра университетов о начале расследования, вследствие чего представляется желательным принять предупредительные меры в ожидании результатов этого расследования, я решил..."
Руководство лионского университета уверяло потом, будто речь вовсе не шла о санкциях. Но что оно сделало? Оно выкинуло возмутителя спокойствия и создало вокруг него своего рода санитарный кордон. Некоторые его коллеги говорили позже об "атмосфере страха", помешавшей им выразить свою симпатию коллеге, вдруг ставшему "паршивой овцой". О результатах его исследований они не знали, потому что он им об этом не рассказывал.
После вынужденного перерыва Фориссон должен был возобновить свой курс (по программе на очереди был Пруст) 8 января 1979 г. На стенах университета, при попустительстве его руководства, снова появились надписи: "Фориссон - убийца мертвых". В назначенный час в зал набилось полсотни манифестантов. Как писала пресса, это были евреи. Командовал всем этим д-р Арон, координатор еврейских организаций Лиона. Многие из этих манифестантов были членами Союза еврейских студентов Франции. Они распространяли листовку "Против лжи и ненависти", но ее название не соответствовало содержанию текста, в котором хватало и лжи, и ненависти:
"Как долго нам еще протестовать против возрождения насилия, расизма и антисемитизма и каждый раз наталкиваться на все то же безразличие?..
Молчание это сообщничество, откуда бы оно ни исходило. Но хуже всего молчание тех, кто знает, и чья профессия - учить. Хуже всего молчание интеллектуалов.
Так в Лионе мирный профессор литературы отрицает существование газовых камер. Невероятно, но факт, как и те свастики, что мы видим повсюду, как расистское насилие, ставшее банальной и повседневной реальностью.
Ну и что? Не будем слишком чувствительными: разве лионский профессор Фориссон не объяснил нам с помощью псевдонаучных аргументов, что "никогда Гитлер не посылал на смерть ни одного человека по причине его расовой принадлежности"? Может быть, г-н Фориссон с такой же легкостью объяснит, какая судьба постигла миллионы жертв, в том числе 6 млн. евреев, которые были депортированы и исчезли? "Эти миллионы жертв не были выдумкой сионистов" ("Либерасьон", 18 сентября 1978).
Г-н Фориссон отрицает, что он антисемит и сторонник нацизма, на его клеветнические заявления и его сотрудничество с издательствами, которые выпустили также "Ложь об Освенциме" и "Протоколы сионских мудрецов", вписываются в долгую антисемитскую традицию. Мы не собираемся полемизировать с Фориссоном или каким-либо другим фанатиком этого рода, но мы должны извлечь урока из недавних антисемитских акций, потому что Фориссон это не просто персонаж, по поводу безумия которого можно лишь пожать плечами, это опасный человек.
Люди доброй воли не должны стать жертвами этого апологета нацизма, который, злоупотребляя кафедрой, предоставленной ему его профессией, распространяет лживые утверждения.
Поэтому мы требуем окончательно исключить его из 2-го Лионского университета и вычеркнуть из состава преподавательского корпуса".
Хотя президент университета Бернаде заявил, что не может обеспечить ему физическую безопасность, Фориссон сумел, приняв кое-какие меры предосторожности, покинуть здание благополучно. Разочарованные манифестанты утверждали, что они хотели только "поспорить" с Фориссоном. По их листовке этого не скажешь.
15 января Фориссон пришел прямо к президенту университета. Аудитория была опять полна манифестантов из Союза еврейских студентов, а также из Союза просто студентов, Коммунистической лиги и ассоциаций бывших депортированных. К ним присоединился и депутат Амель (ЮДФ). Они поспешно заявили, что хотят "задать вопросы" и распространили следующую листовку:
"В прошлый понедельник нас было сто человек. Сегодня мы пришли снова. Почему?
- Потому что недопустимо, чтобы Р. Фориссон, эта опасная личность, мог безнаказанно распространять зловредную расистскую идеологию, заявляя, в частности, что "никогда Гитлер не посылал на смерть ни одного человека по причине его расовой принадлежности" и что "массовые убийства в газовых камерах и т. н. геноцид это одна и та же ложь";
- Потому что, распространяя эти псевдонаучные утверждения, он пытается скрыть историческую правду;
- Потому что это оскорбление памяти погибших и еще живых свидетелей этих зверств;
- Потому что присутствие Р. Фориссона во 2-м Лионском университете наносит оскорбление преподавательскому корпусу;
- Потому что это является выражением усиления расизма и антисемитизма во Франции.
Поэтому сегодня мы требуем, чтобы в связи с этими клеветническими заявлениями были приняты соответствующие санкции.
Мы требуем, чтобы вы вышли из состояния безразличия, которое делает вас сообщниками, и присоединились к нам".
Листовка была подписана Союзом еврейских студентов Франции и рядом других организаций такого же пошиба.
Клод Мартэн, непосредственный начальник Фориссона в университете, предлагал ему "ответить на вопросы, дать объяснения", но быстро признал, что не может обеспечить ни нормальные условия преподавания, ни его безопасность. Не испытывая особого желания встретиться в одиночку с мускулистыми "вопрошателями", Фориссон удалился. В его памяти были живы горькие воспоминания о попытке линчевания, которую предприняли 20 ноября "выродки, наэлектризованные ненавистью". По словам одного из свидетелей, некоторые манифестанты действительно собирались поспорить, но они быстро потеряли самообладание.
На следующей неделе Фориссон получил конфиденциальную информацию, что должны прибыть еврейские боевики из Парижа и что его жизнь под угрозой. Тем не менее он пришел на свой курс, но, когда он собирался начать, его предупредили о прибытии манифестантов. Он ушел, и за ним началась охота в коридорах, на улице. Ему пришлось спрятаться на строительной площадке. Вечером по телефону Клод Мартэн упрекал его за то, что он прикидывается жертвой и лжет, говоря, будто инциденты начались на территории университета.
О позиции, которую занимал Клод Мартэн, можно судить по "документу недели", опубликованному в "Нувель Обсерватер" 26 марта 1979 г. тексту, который "не предназначался для публикации", но был тем не менее "направлен для принятия к сведению в ЛИКА и ряд парижских газет". К. Мартэн долго объяснял, при каких условиях Р. Фориссон был назначен профессором Лионского университета в 1973 г. "хотя работы другого кандидата были признаны гораздо лучшими". Со слов Фориссона известно, что этим кандидатом-неудачником был сам Клод Мартэн. Но, не бывать бы счастью, да несчастье помогло: во время этого дела Мартэн был избран первым вице-президентом 2-го Лионского университета. Те, кто уступает давлению, как известно, не любят людей независимых. Мартэн постарался как можно дальше дистанцироваться от своего близкого сотрудника. Пытаясь, не компрометируя себя, придать достоверность идее, будто Фориссон был антисемитом уже давно, он свел все дело к мелочам, чтобы показать, что руководители университета, такие как он, не могли действовать иначе. Грубо говоря, они подстроили Фориссону ловушку, чтобы не попасть под огонь критики противников Фориссона. Подобная мелочность интересов - ходячая монета среди "дорогих коллег", но главная черта их менталитета, которая резко проявилась в данном случае, это полная интеллектуальная глухота. Она позволяет пускаться в бесконечные рассуждения и придумывать один аргумент за другим. Мартэн искусен в риторике, особенно в том, что называется "прикрываться зонтиком".
Этот активный отказ от солидарности дошел в его ответе на реплику Фориссона, помещенную в "Нувель Обсерватер" 9 апреля 1979 г., до полного извращения реальных фактов, потому что он утверждал, что:
"Будучи 20 ноября отстраненным от преподавания на месяц, он потом не вернулся в университет, дав знать через своего адвоката, что он не хочет "подвергать опасности свое здоровье и даже жизнь". Несмотря на данные ему формально и официально гарантии, что университет обеспечит (как он это и сделал 22 января) его безопасность в случае возможной угрозы, г-н Фориссон два с половиной месяца не появлялся во 2-м Лионском университете. Поскольку правила запрещают нанимать другого преподавателя для продолжения курса, за который Фориссон продолжал получать зарплату, брошенные им студенты заволновались..." ("Нувель Обсерватер" от 7 мая 1979 г. "Последнее слово Р. Фориссона". К. Мартэн дал знать на следующей неделе, что он не желает больше отвечать).
Новая попытка возобновить курс 7 мая закончилась так же, как и прочие. С точки зрения Фориссона, авторитет университета после этого дела поблек. Почти никто не выступил в его защиту во имя свободы мысли, потому что патентованные защитники этой свободы были загнаны в угол: слишком твердо настаивая на своем принципе, они рисковали быть причисленными к "сторонникам Фориссона", но, позволяя слишком грубо с ним обращаться, они могли прослыть трусами. Им оставалась узкая дорожка: утверждать, что Фориссон имеет право думать, что хочет, но его мысли во всех отношениях неверны, и добавлять вполголоса, что лучше бы он думал про себя, потому что нельзя так пренебрегать реакцией, которую вызывает высказывание этих мыслей вслух. Ни на один миг не возникал вопрос, есть ли хотя бы зернышко истины в том, что он говорит. Было сказано много, но диалога не было. Трудны порою пути конформизма!
Последовательность событий описана с комментариями в письме Фориссона от 21 мая 1979 г, министру университетов. О мотивах этого письма сказано в его конце:
"За прекращением моих лекций по письменному распоряжению последовало фактическое и совершенно незаконное. Этого требовала ситуация, потому что было заявлено о невозможности обеспечить нормальное чтение моих лекций. Мой начальник послал мне 29 января 1979 г. письмо, в котором обвиняя меня в трусости (будто бы я не осмелился встретиться с моими "оппонентами") и уведомлял меня о том, что один из моих коллег будет вести мой курс "до конца этого года".
Все эти события происходили, когда решался вопрос о том, кто будет преемником президента 2-го Лионского университета, социалиста по партийной принадлежности. Одним из кандидатов был мой непосредственный начальник, с которым, как всем было известно, мы были до тех пор в прекрасных отношениях. Но люди могут сбиться с пути из-за своих амбиций. Новый кандидат в президенты публично заявил, что в отношении моего дела он разделяет мнение бывшего президента. Он пошел еще дальше. В одном еженедельнике социалистического направления он опубликовал очень длинную статью, потом ответ на мой ответ, представив меня посредственностью, преподавателем, который не раз получал - нет, не "выговоры", а "устные замечания" за якобы имевшие место с моей стороны антисемитские высказывания. Эта чистейшая выдумка сопровождалась более коварными и серьезными инсинуациями: будто бы я - профессор, который дезертировал со своего поста и которому платят деньги ни за что.
Я заявил решительный протест против этой клеветы. Тогда мне предложили попытаться возобновить мой курс, прочесть две последние лекции в этом году 7 и 14 мая. Я сразу же принял предложение, невзирая на риск.
К сожалению, манифестанты узнали о моем возвращении (я хотел бы знать, от кого). 7 мая они опять наводнили аудитории и вели себя как хозяева. Как обычно, на входе в мою аудиторию не делалось даже попыток проверять студенческие билеты. В тот день я в нее так и не попал. 14 мая манифестанты вернулись. На этот раз, когда должна была состояться моя последняя лекция в этом году, наконец решили проверять студенческие билеты. Но я читал лекцию лишь одной студентке, которой удалось прорваться через заграждение манифестантов. Этой новой неудачей закончился учебный год, за который я смог прочесть лишь три лекции: 6 и 13 ноября и 14 мая. Остальные я читал тайно, в заднем помещении одного городского кафе небольшой группе самых смелых студентов. Мой адвокат пытался заинтересовать Вас моим делом, когда стало ясно, что руководство 2-го Лионского университета неспособно его решить. В то время я верил, что полицейские власти поставили Вас в известность о том, что я нахожусь в смертельной опасности. Но Вы остались совершенно равнодушными к призывам, которые были адресованы Вам. Вы ответили, что нам нужно идти по инстанциям, т. е. начинать с ректора. Но Вы знали, что ректор нам давно уже заявил, что не может вмешиваться в это дело, поскольку университеты автономны.
Все это в порядке вещей. Я не вижу здесь никакого заговора - один лишь железный конформизм. В прошлом, пока я оставался на своей должности, я был "блестящим профессором", "оригинальным исследователем", "исключительной личностью". Со дня, когда я нарушил табу относительно газовых камер, мое профессиональное положение стало невыносимым. Сегодня я вынужден просить Вас содействовать моему назначению профессором заочного отделения".
Накануне нового учебного года Фориссон получил это назначение.
Единственной обнадеживающей ноткой была петиция, подписанная, в числе прочих, профессором Кулиоли, осуждавшая меры, принятые против Фориссона. Она требовала публичных дебатов, хотя выражала полное несогласие со взглядами Фориссона. ("Ле Монд", 2 декабря 1978 г.: "В тот момент, когда проявления расизма стали повседневными, когда президент республики возлагает венок на могилу маршала Петэна, тезисы Фориссона и ему подобных должны стать предметом публичных дебатов. В любом случае, вопрос слишком серьезен, чтобы мы могли согласиться с мерами, принятыми поспешно, дабы избежать дебатов и сделать из Фориссона козла отпущения. Мы еще верим, несмотря ни на что, что Университет должен выполнять критическую функцию. Поскольку подобные методы могут лишь подрывать демократию и играть на руку расистам, мы выступаем против произвольных административных мер, направленных против Фориссона"). Требовать свободы для себя это нормально. Требовать свободы для других - нечто чрезвычайное, но это минимум того, что необходимо для демократии.
Крайне правые, от своих конфиденциальных бюллетеней до "Минют", не скрывали своей радости. Они не изучали аргументацию Фориссона, потому что для них нацизм и так был оклеветанным в результате еврейско-чьего-то заговора. Следует отметить, что, хотя они и использовали, наряду с тысячью других тезисов, и выводы Фориссона в рамках своей идеологии, они не использовали его как человека. Он не давал им для этого ни малейшего повода.
Более интересна реакция "политического мира", т. е. партий, сражающихся на парламентской эстраде. Ретроспективный обзор приносит ряд сюрпризов: если не считать предсказуемых выступлений ассоциаций бывших депортированных, еврейских организаций и антирасистского движения, левые, в общем, хранили молчание. Примечательна, в частности умеренная позиция, занятая Компартией (см. "Юманите" от 17 и 21 ноября 1978. В Восточной Европе только газета "Жице Варшавы" посвятила в январе 1979 г. статью делу Фориссона). Коммунисты давно уже забросили миф о "партии 7500 расстрелянных" и не пытались больше уверять, будто Сопротивление это они и только они. Но они обычно не упускали случая при подобных обстоятельствах выпускать на сцену своих Роль-Танги с их экзотическими медалями. Мы это видели, когда Жискар отменил празднование 8 мая. Социалисты, чье влияние во 2-м Лионском университете было сильным, тоже не очень проявили себя. У всех этих людей явно хватало других забот.
Что касается правых, то голлисты тоже не шевельнулись. Только Жоэль Ле Так заявил, будто видел газовую камеру Штрутхофа в действии ("Франс-Суар", 25 ноября 1978 г. Он сказал, что в нее входило пять человек). Зато партия Жискара выступила дружными рядами. Пьер Сюдро (ЮДФ) потребовал от имени группы бывших участников Сопротивления и депортированных в Национальной ассамблее начать расследование в связи со "скандальными заявлениями, которые представляют собой настоящую апологию военных преступлений" ("Ле Монд", 18 ноября 1978 г. Когда Сюдро говорит "настоящая апология", он тем самым выдает себя, показывает, как ему трудно разделять мнение о тезисах Фориссона, которое невозможно составить, даже читая "Матэн". Вот еще один любитель чтения по диагонали). Мадам Сонье-Сеите ответила, что правительство разделяет возмущение г-на Сюдро (она добавила, согласно "Франс-Суар" от 19_20 ноября 1978 г.: "Я призываю президентов университета, в рамках данных им законом полномочий и с уважением к гуманистической традиции университетских свобод положить конец проявлениям тоталитаризма и расизма". Так Фориссон получил антикоммунистическое алиби. Хорошая вещь, гуманизм!) Соответствующую статью в "Матэн де Пари" от 22 ноября 1978 г. написал и депутат ЮДФ от Парижа Жан-Пьер Пьер-Блох. Депутат ЮДФ от департамента Рона Амель, присоединившийся к громилам, которые хотели "задать вопросы" Фориссону в университете, заявил, что "терпимость к фальсификации истории это искажение свободы" и спросил у мадам Сонье-Сеите, что она намерена делать. Та ответила, что она, к сожалению, бессильна (можно представить себе, что она наворотила бы, обладая властью!). Но всех превзошел, несомненно, д-р Жильбер Барбье, депутат ЮДФ от департамента Юра, который послал премьер-министру письменный запрос, требуя "в связи с беспорядками во 2-м лионском университете" ввести во французское законодательство запрет на профессии. "Юманите" выступила с запоздалым протестом 18 мая 1979 г. Р. Барр промолчал.
На первый взгляд может показаться странным и даже парадоксальным, что на первую линию вышла политическая партия, которая традиционно и по наследству меньше всего связана с Сопротивлением и борьбой против фашизма. По правде говоря, они практически первые после войны, кто не основывает свое право управлять нами на услугах, оказанных Родине в мрачные годы немецкой оккупации. Можно вспомнить о том, что Жискар д'Эстен в момент президентской кампании набрал свою службу порядка из групп, обычно считающихся фашистскими. Во время телевизионных дебатов Ален Кривин упрекнул Понятовского, серого кардинала президента Жискара, в том, что он в свое время был информатором ОАС. Ответом была лишь добродушная улыбка. Я не хочу сказать, что политика Жискара фашистская, это было бы глупо, просто члены его партии никогда не были помешаны на антифашизме. Однако именно они выступили с наиболее резкими нападками на мнения, высказанные Фориссоном.
Единственная, на мой взгляд, причина этого нарушения политической логики это положение людей, находящихся у власти. Наш политический режим основан, в религиозном плане, на победе в 1945 году сил Добра над силами Зла. Что бы мы ни делали (колониальные войны, эксплуатация бедных стран, обращение с иностранцами), все равно мы генеалогически принадлежим к лагерю Добра и наш долг поражать Зло, когда оно поднимает голову. Толкин уже рассказал об этом в более готическом стиле. Обладатели власти обязаны сохранять эту изначальную чистоту. Орудие ее сохранения _ это бесконечно повторяемые рассказы о происхождении, основополагающие мифы, эффективность которых зависит от их повторения. Как жрецы фараона и инки, как гриоты суданских эмиров, каста священнослужителей должна следить за повторением ортодоксальных истин. Иную картину невозможно себе представить, если маленький, тихий профессор может несколькими фразами вызвать такой гнев у наших современных весталок в пиджаках.
Обычно любое проявление антисемитизма вызывает единодушные протесты левых. Однако в данном случае зазвучали фальшивые ноты: некоторые личности и группы догадались, что дело не в антисемитизме, что поднят другой вопрос и нельзя таким грубым способом отделаться от вопросов, которые все равно будут задавать.
Газета "Либерасьон" некоторое время служила сценой для этих пьес в новом жанре. Уже говорилось, что дело началось с простого отмежевания от "Матэн", потом появились несколько статей в том же плане. Но Серж Жоли дал несколько иной комментарий. Он увидел в Форрисоне бедного профессора, преследующего идею-фикс, но, прежде всего, поставил вопрос, что означает запрет на высказывание расистских взглядов. Он осмелился взглянуть в лицо фактам, для многих новым ("Либерасьон", 24 ноября 1978):
"Отныне мы имеем дело Форрисона, преподавателя Лионского университета. В своих исследованиях он разоблачает "ложь" о нацистских лагерях уничтожения. Это дело касается проблем, уже поднятых публикацией в "Экспрессе" интервью Даркье де Пельпуа: надо или нет публиковать подобные вещи? Имеет ли право названный профессор высказывать идеи, которые явно стали у него маниакальными?
Единодушие вызывает недоверие. Послушать этих крикунов, так во Франции нет больше антисемитов, кроме Даркье и этого профессора. Франция невинна, а у Зла есть лица, против которых можно, наконец, восстановить национальный консенсус. Национальный фасад, сложенный из камней коммунистов, президентской партии, социалистов, голлистов и интеллектуалов, незапятнан. Отличная операция: каждый по дешевке получает отпущение грехов: "Против расизма я уже высказался в связи с делом Даркье..." А что если единодушное осуждение слабоумных антисемитов позволит смотреть как на менее опасные на другие проявления расизма? Наше общество нашло прекрасное средство ограждаться от самого себя, от своих злокачественных опухолей, своих страхов и своих извращений.
Разумеется, не обходится без интеллектуального терроризма. Пресса _ и "Либерасьон" в частности _ изображает Форрисона как опасного антисемита. Судя по письму, которое он нам прислал ("Либерасьон", 21 ноября 1978) это скорее человек, больной от высшего образования, подобно сотням и тысячам своих коллег с такого же рода маниями.
Кто в годы своей учебы не встречал хотя бы одного такого и не присутствовал ежедневно на спектакле, вызывавшем смех у учеников? Журналисты знают множество параноиков, которые осаждают их редакции с огромными досье в руках и могут часами рассказывать о заговорах, жертвами которых они стали. А Форрисон чем лучше? Хулители сумасшедших домов, которые выступают _ и правильно _ за психотерапию без изоляции человека от общества, хорошо знакомы с подобными суждениями, но они не являются пособниками расизма или фашизма. Не лучше ли было бы Лионскому университету сохранить за Фориссоном его пост?
Но нет, способ, которым раскручивалось все это дело, доказывает, что общая воля еще испытывает потребность в том, чтобы найти карикатурного антисемита (а эти отнюдь не самые опасные) ради избавления общества от его тревог.
Иерархия ужасов
В конце концов, что лучше: заявлять, что "Гитлер не убил ни одного человека из-за его расовой принадлежности", как делает, вопреки истине, этот лионский профессор, или утверждать, как Анри Красюки, человек № 2 в ВКТ, во время визита Кадара во Францию, что венгерское восстание 1956 года было контрреволюцией, а советские репрессии оправданными? Вот где антиистины: 6 млн. убитых и 25 тысяч. Можно ли устанавливать иерархию ужасов с помощью арифметики? Первое утверждение недопустимо, а второе _ допустимо? Почему?
Что лучше: восхвалять, как некоторые леваки, режим в Камбодже и оправдывать совершение им массовых убийств или писать как журналист из "Юманите" (16 ноября 1978 г.) о беженцах из Хайфона: "Израненный Вьетнам, все еще истекающий кровью от ран, нанесенных войной, не может создать роскошные условия для буржуазии, возникшей благодаря помощи иностранных фондов"? Недавняя редакционная статья в "Орор", называющая участие Рене Буске и Жана Легэ в депортации евреев из Франции при нацистской оккупации просто "глупостью", или редакционные статьи Франсуа Бриньо об арабской иммиграции или то, что Жан Ко пишет в "Пари-Матч" о женщинах?
Агрессивность и искажение правды по отношению к той или иной социальной, национальной, культурной или сексуальной категории это наша повседневная участь. Тысяча рассказов, тысяча ненавистей, тысяча несправедливостей болезненны для тех, против кого они направлены.
Современные тартюфы есть во всех партиях, идеологии не имеют значения. Все они за то, чтобы отказать проповедникам ненависти в праве выражать свое мнение. Следуя этой логике, нужно предать суду большую часть французского общества, запретить многие газеты, начиная с "Минют", "Юманите", "Котидьен дю пепль", "Орор" и т. д. Конечно, это немыслимо и недопустимо. Этому не было бы конца. В основе подобных призывов к запретам _ нежелание смотреть реальности в лицо, слушать ежедневно миллиарды слов, отражающих состояние общества, пораженного гангреной расизмов всех видов.
Что же, юстиция остается конечным прибежищем и ей нужно доверить управление всеми общественными организациями, газетами, мнениями и идеями? Так недалеко и до всевластия судей. Это было ужасно, когда речь шла о запретах на профессии и в Германии, но это перестает быть ужасным, когда речь заходит о расизме всех видов.
Запрещать пропаганду расизма, значит просто загонять его в подполье. В результате мы получим больше покушений, больше убийств. Спираль всевластия судей бесконечна. Все знают, что запреты имеют тенденцию становиться общим правилом, они порождают насилие, а то, в свою очередь, _ новые запреты. Насилие не должно прийти на смену слову. Если уж выбирать, то пусть лучше антисемиты и расисты всех видов высказывают свои мнения, а не осуществляют их на практике.
Все в конечном счете сведется к страху сторонников всеобщих запретов в случае проявления ими терпимости обнаружить, насколько наше общество пропитано расизмом всех категорий. Помимо своей гордыни, они потеряли бы иллюзию, будто живут в асептическом обществе без конфликтов и конфронтации, без риска и правды, в обществе кастрированных граждан, не способных к мятежу.
Не мешайте нам видеть Францию такой, какая она есть! Мешать этому значит способствовать распространению расизма под сурдинку, в тени официального единодушия. Чем это кончится, рассказывает история об ученике чародея: "Завтра наступит разочарование и всеобщее удивление".
Во многих отношениях эта статья была оскорбительной для Фориссона. Но она интересна тем, что, в отличие от обычных комментариев, она исследует последствия свободы слова, включая право на бред, и не поступается принципами в тот момент, когда их применение становится трудным. Единственная гипотеза, которая в ней не рассматривается: нет ли в словах Фориссона еще кое-чего кроме бреда? Как мы увидим далее, на этой позиции "Либерасьон" и застряла.
Но возвратимся к Фориссону. Двое его бывших учеников послали письмо, напечатанное в "Либерасьон" от 9_10 декабря 1078 г., в котором они высмеяли нападки прессы на их учителя. Оно заканчивалось так: "Что касается нас, бывших учеников "презренного Фориссона", то он научил нас быть врагами империализма, фашизма и расизма всех видов и выступать за свободу обсуждения, за право на исследование и сомнение".
Университетские власти вынуждены были признать, что ни один студент никогда не жаловался на своего профессора. У этих бедных, наивных юношей и девушек никогда не возникало ни малейшего подозрения, что их учитель _ "вредный" человек (как сказала Алиса Сонье-Сеите по РТЛ 18 ноября 1078 г.). Многие даже выражали ему свое уважение и поддержку, явно, по несознательности.
Новое измерение придало этому делу коллективное письмо, опубликованное в "Либерасьон" 22 января 1979 г., под заголовком "Знаете ли вы Рассинье?" в ответ на статью Ж. П. Пьер-Блоха. Этот вопрос для тех, кто читал Рассинье, стал снова актуальным благодаря делу Даркье де Пельпуа и делу Фориссона.
"Заявления одного особенно одиозного кретина, опубликованные, неизвестно почему, снова заставили говорить о военных преступлениях и преступлениях против человечества, совершенных во время Второй мировой войны, т. е. нацистских преступлениях, потому что их совершали только нацисты и их сообщники (?!). Но этот Даркье де Пельпуа личность столь одиозная, а его мысли столь скудоумны, что необходимые дебаты с самого начала опустились на столь низкий уровень, что не имело смысла участвовать в них в такой форме и в тот момент.
Однако статья Пьер-Блоха, депутата ЮДР от Парижа в "Матэн" от 22 ноября 1078 г., откуда мы взяли фразу: "Ложь всегда оставляет следы", статья, в которой Даркье де Пельпуа отождествляется с Полем Рассинье, автором многих книг и статей о немецких концлагерях, заставляет нас взяться за перо.
Пьер-Блох имеет право в своем личном мировоззрении отождествлять кого угодно с кем угодно, но он не имеет права основывать это отождествление на лжи.
Пьер-Блох пишет на страницах "Матэн":
"Тезис, который использует Даркье де Пельпуа, это тезис фальсификатора Рассинье, осужденного юстицией нашей страны по требованию ЛИКА за его отвратительную ложь. Это тезис Р. Фориссона, профессора 2-го Лионского университета".
Что касается Фориссона, то мы не знаем о его тезисах ничего, кроме слухов, и ждем, когда волнение уляжется, чтобы принять их во внимание и обсудить, если они того заслуживают. Что же касается Даркье де Пельпуа, то если бы у него появились шансы снова принести вред, мы считали бы хорошими любые средства, способные этому помешать.
Но в том, что касается Поля Рассинье, весьма двусмысленная формулировка Пьер-Блоха заставляет думать, будто Рассинье был осужден французской юстицией за его книги. В действительности ЛИКА так и не добилась его "осуждения юстицией нашей страны за его отвратительную ложь" по той простой причине, что все было наоборот: это Рассинье вчинил иск за клевету издателю "Друа де вивр", органа ЛИКА, который назвал его "агентом нацистского Интернационала". На этом процессе, подробный и очень объективный отчет о котором был напечатан в "Монде" 7 октября 1964 г. свидетели защиты "восхваляли Рассинье как пацифиста, социалиста с анархическим уклоном и человека с "болезненным чувством истины", как сказал Раймон Жуффр де ла Праделль. Никакие доказательства связи Рассинье с нацистами, старыми или нео, представлены не были.
Тем не менее Рассинье отозвал свой иск, и Бернар Лекаш был освобожден от ответственности.
Таким образом, утверждение Пьер-Блоха абсолютно ложно.
Как же можно ему верить, когда он позволяет себе назвать Рассинье фальсификатором, ничем это не доказав, не приводя ни единой цитаты, которая подтверждала бы обвинение Рассинье в фальсификации?
Мы внимательно читали потрясающие книги Рассинье и не обнаружили никаких фальсификаций и ничего, что оправдывало бы отказ от обсуждения его тезисов.
В конце своей речи на этом процессе адвокат Рассинье сказал: "Можно оспаривать тезисы Рассинье, возражать им, даже бороться против них, но такой язык, как у Лекаша, недопустим". А Пьер-Блох говорит именно таким языком, и на страницах "Матэн", и в недавней передаче по телевидению.
Эти утверждения тем более опасны, что они порождают настоящую кампанию самообмана. Например, Виансон-Понте написал в "Монде" от 3_4 октября 1978 г. ту же ложь: "ЛИКА добилась в 1964 г. осуждения одного из этих клеветников, П. Рассинье". Статьи из того же "Монда" за 1964 г. опровергают это утверждение.
Прежде чем начать спор по существу, напомним, что Рассинье был до войны коммунистическим активистом, душой газеты "Травайер де Бельфор", что он рано порвал со сталинизмом и был связан с группой "Пролетарская революция" Монатта, Росмера и Лузона, а также с кружками коммунистов-демократов той эпохи и с независимой коммунистической федерацией Востока. Вместе с майором Льерром и Жоржем Бидо он создал первую эффективно действующую сеть Сопротивления _ движение Либерасьон-Нор и помогал, в частности, преследуемым евреям. Он основал подпольную газету "IV республика", о которой сообщали лондонское и алжирское радио. 19 месяцев он провел в лагерях Бухенвальд и Дора и стал вследствие этого на 95% инвалидом. Он имел удостоверение участника сопротивления, серебряную медаль и бант Сопротивления, но никогда не носил своих наград.
На протяжении 15 лет он был генеральным секретарем федерации социалистов района Бельфор. Он был депутатом-социалистом 2-го Учредительного собрания. С 50-х годов он сблизился с пацифистами и анархистами. После 1968 г. Рене Лефевр, издатель "Кайе Спартак", рассказал нам, что за несколько лет до того встретил Рассинье на ежегодном банкете группы "Пролетарская революция". По его словам, Рассинье был очень огорчен нападками на него и тем, что его тезисы используют крайне правые. Но он не утратил своей решительности. Нам не удалось встретиться с ним, после того как его книги привлекли к себе наше внимание. Мы знаем, что он умер, но не знаем точную дату его смерти.
Мы не поддерживаем тезисы Рассинье, но мы считаем, что они заслуживают того, чтобы их знали и обсуждали. Отождествление Поля Рассинье с расизмом правительства Виши по еврейским вопросам недопустимо".
Жакоб Ассу, Жозеф Бенаму, Эрве Ден, Пьер Гийом, Кристина Мартино, Жан-Люк Редлинский. Позже это письмо подписали также Жан Барро, Ален Кайе и Жан-Пьер Карассо.
Все это не помешало одному газетному наймиту дать на следующий день клеветническое описание попытки Фориссона возобновить свой курс. А 21 февраля "Либерасьон" в иронических выражениях сообщила о манифесте "34 узников исторической нивы": это, дескать, лже-дебаты, игра воображения. Писаки так и не поняли, почему возбудился этот бомонд.
Другие, не из левацкого болота, поняли. Участник Сопротивления с первого часа, убежденный голлист, полиглот и выдающийся специалист по мусульманской культуре Венсан Монтей, человек, который всегда говорил правду, за что был уволен из рядов армии, и который бичевал голлистский режим в связи с делом Бен Барки, опубликовал письмо в "Темуньяж кретьен" (29 января 1979), в котором разоблачил "ловушку", скрытую в обвинениях, выдвинутых против Фориссона:
"Я не знаю Фориссона. Но его работы о депортации, как мне кажется, заслуживают самого серьезного внимания. Обзывать его антисемитом и сравнивать с деятелями режима Виши вовсе не значит служить делу правды и справедливости. Все, чего требует Фориссон, _ и чего я требую для него, _ это возможности высказаться.
Правда должна быть сказана. Даже если нацисты убили гораздо меньше евреев (разумеется, не 6 миллионов!) и если они истребляли их (как и других депортированных) всеми возможными средствами и даже если Фориссон прав насчет "Мифа о газовых камерах", это ни на йоту не изменит мое мнение о преступлениях нацистов и их сообщников. Но повторения этих мерзостей нельзя избежать с помощью лжи, подтасовки фактов, фотографий и цифр".
Но это был глас вопиющего в пустыне. Однако для многих стал болезненным сюрпризом взрыв бомбы, которую бросил Габи Кон-Бендит. "Монд" отказался печатать его письмо под названием "Вопрос принципа", но оно было зачитано на суде, когда рассматривался иск Фориссона к газете "Матэн де Пари", 5 марта 1979 г. По рассказам свидетелей, оно заставило замолчать клаку, пришедшую на суд специально для того, чтобы освистать Фориссона:
"Было время _ и оно еще длится _ когда каждый антисемит отвергал любое свидетельство еврея или историческое исследование, написанное евреем, и объявлял продавшимся евреям любого ученого, который вел исследование в том же направлении (вспомним дело Дрейфуса). Но сегодня мы наблюдаем противоположное явление: каждый еврей, каждый человек, будь он левый или крайне левый, отвергает любое свидетельство, любое историческое исследование, если оно исходит от антисемита (а это уже серьезное обвинение) и, хуже того, объявляет антисемитом каждого, кто в своих работах о концлагерях в тех или иных важных пунктах ставит под сомнение истину, ставшую почти официальной. Это недопустимо.
Как еврей и крайне левый, я придерживаюсь ряда принципов, и сегодня еще более твердо, хотя мои прежние убеждения на протяжении 20 лет рухнули одно за другим. Я прошел долгий путь и на каждом его этапе становился все большим скептиком: в молодости был коммунистом, в 1956 г. перешел в оппозицию, был троцкистом, ультра-леваком. Из всех этих принципов есть один, который можно резюмировать в одной фразе: свобода слова, творчества, собраний и ассоциаций должна быть полной, ни малейших ее ограничений быть не должно. Это значит, что можно печатать и распространять тексты, на мой взгляд, даже самые гнусные, нельзя запрещать ни одну книгу, будь то "Майн Кампф", сочинения Сталина или глупости Мао, нельзя запрещать ни один митинг, даже митинг европейских правых, нельзя мешать распространению ни одной листовки, даже открыто фашистской или расистской. Это вовсе не значит, что нужно молчать и бездействовать. Если фашисты имеют право распространять свои листовки на факультетах, то с ними нужно сражаться, даже физически, если есть угроза захвата ими монополии. Единственный эффективный способ борьбы с врагами свободы это предоставить им такую же свободу, какой мы требуем для самих себя, и сражаться с ними, если они захотят у нас ее отнять. Пресловутый лозунг "Нет свободы для врагов свободы" в действительности прокладывает дорогу тоталитарным системам, а не служит эффективным барьером на их пути, как полагают некоторые.
Никаких мифов, никакой лжи
Пусть те, кто отрицает существование концлагерей и геноцида, делают свое дело. Мы должны помешать сделать эту ложь правдоподобной. Прошли годы, прежде чем левые нашли в себе смелость обличить ложь Компартии, будто в СССР нет концлагерей. В 1948 г. Кто осмеливался на это, если не считать нескольких крайне левых, нескольких либералов и правых? Если мы хотим, чтобы нам верили будущие поколения, и чем дальше, тем больше, мы не должны оставить нетронутым ни одного мифа, ни одной лжи, ни одной ошибки. Будем бороться за разрушение газовых камер, которые показывают туристам в тех лагерях, где, как мы теперь знаем, их не было, или нам перестанут верить вообще. У нацистов были образцовые лагеря для показа благодушным господам из Красного Креста. Не будем впадать в другую крайность.
Я не хочу вступать в спор о газовых камерах, были они или нет. Если были, то в каком именно лагере? Использовались они для уничтожения людей систематически или выполняли подсобную роль? Что касается меня, то, если этот факт имеет значение, то признаюсь, что не понимаю тех, кто думает, что если частично или полностью убрать этот элемент из концлагерной системы, то все рухнет.
Разве нацизм перестанет тогда быть ужасом? Разве его можно будет оправдать? Газовые камеры - это ужас, а миллионы убитых - нет? Без газовых камер это уже не ужасы, а просто серьезные нарушения законности, как говорили наши сталинисты?
Та же самая проблема возникает, когда спорят о числе еврейских жертв нацизма. Трудность установления точной цифры, шокирует это наши чувства или нет, ясна для каждого историка и делает любую цифру спорной. И опять я не понимаю, как можно устанавливать какой-то порог, при снижении которого начинаются страхи, что теперь все дозволено и что это на руку нацизму.
Абсурдная логика
Для тех, кто жил в ту эпоху, и у кого на глазах исчезали члены его семьи, спор о способе уничтожения и о числе жертв может показаться отвратительным. Но историки не могут уйти от этой проблемы. Я считаю чудовищным вывод группы историков ("Ле Монд", 21 февраля 1979 г.): "Не нужно задаваться вопросом, как технически было возможно такое массовое уничтожение людей. Оно было технически возможным, потому что оно имело место. Это обязательная отправная точка для любого исторического исследования на эту тему. Это истина, и нам остается просто сказать: нет и не может быть никаких споров о существовании газовых камер".
Несмотря на мое уважение к историкам, подписавшим эту статью, а кое-кто из них сыграл немаловажную роль в формировании моих нынешних взглядов, я задаю себе вопрос: "Что за абсурдная логика?" Именно потому, что массовые убийства имели место, а ни Рассинье, ни Фориссон не ставят это под сомнение, следует выяснить, каким образом, в том числе и технически, они могли происходить. Лишь для тех, кто отрицает геноцид, вполне логично не интересоваться вопросом "как"?
Нужно фундаментально изучить все, что на протяжении более чем 30 лет оправдывалось во имя борьбы против нацизма, начиная со сталинизма. Миллионы убитых евреев постоянно используются в качестве контр-аргумента против любой критики политики Израиля, например.
Что до меня, то ради сохранения памяти о них я предпочитаю постоянно защищать право на свободу, выступать против любых попыток охоты на ведьм, преследований групп, меньшинств и отдельных личностей, думающих и действующих иначе, чем я. То, что я отказываюсь делать, даже по отношению к неонацистам, я не хочу, чтобы делали с такими людьми как Рассинье или Фориссон, которые, как я знаю, не имеют с ними ничего общего, и процесс против последнего напоминает мне скорее Инквизицию, чем борьбу за то, чтобы зло не вернулось вновь".
Через два дня, 7 марта 1979 г. пришло второе письмо, от Пьера Гийома, бывшего члена группы "Социализм или варварство", а позже владельца книгоиздательства "Ла Вьей Топ":
Что знают французы о массовых убийствах в Сетифе?
Телефильм "Холокост" это преступление против исторической правды. Несмотря на благие намерения его энтузиастов, это, прежде всего, преступление против памяти о жертвах, всех жертвах, об ужасах всех войн.
Миллионы евреев стали жертвами отвратительных преследований только потому, что они были евреями. Сотни тысяч американских граждан были интернированы в США во время войны только потому, что они были японцы по происхождению. Миллионы немцев были убиты, потому что они были немцами, миллионы русских, поляков и украинцев - потому что они были русскими, поляками и украинцами.
На войне всегда убивают людей просто потому, что они принадлежат к другому лагерю. И придумывают самые лучшие доводы для самооправдания. Такова роль военной пропаганды, которая всегда в значительной мере представляет собой самоотравление.
Евреи находились в самой жуткой ситуации, потому что их транснациональное сообщество вступило в конфликт с немецким гипернационализмом и потому что их культура побуждала их сопротивляться тоталитарной логике, хотя они были большей частью полностью интегрированы в немецкое общество.
Депортация без каких-либо исключений "мешающего" меньшинства - отнюдь не исключительный факт в истории. Такая же судьба постигла китайцев во Вьетнаме накануне нынешнего конфликта. Меры против них выдавались за меры против буржуазии. Таковы чудеса идеологии.
Знают ли французы, что Эйхман во время своего визита в 1943 г. был потрясен условиями жизни евреев в лагере Гюр (Атлантические Пиренеи)? Знают ли они, что в этом же лагере, созданном при правительстве Даладье для "приема" испанских республиканцев, условия их жизни были такими же, как в немецких концлагерях? Они умирали от голода и холода. Работал тот же неумолимый механизм и тоже не по чьей-то злой воле.
Историей не установлено, что Гитлер отдал приказ уничтожить хотя бы одного еврея только потому, что он еврей.
Точно так же Черчилль, когда он отдавал приказ о бомбардировке Дрездена, бесполезной в военном плане, не приказывал уничтожать хотя бы одного немца только потому, что он немец.
Что знают французы о массовых убийствах в Сетифе 8 мая 1945 г. и о репрессиях на Мадагаскаре? Не больше и не меньше, чем немцы знали об Освенциме. Можно ли считать их коллективно виновными? Не больше и не меньше, чем немцев.
Извращенные манипуляции с нечистой совестью не приводят ни к чему, кроме новых крестовых походов.
Нацистская военная пропаганда могла манипулировать зверствами, совершенными врагами Германии, чтобы поддержать дух армии, полиции, охранников лагерей, точно так же, как союзная пропаганда, со своей стороны, могла манипулировать зверствами, совершенными немцами. Ни одна сторона без этого не обходилась. Преувеличения при устрашающем описании врага - пружина "демократических" войн.
Антинацизм без нацистов, который господствует в мире, сделал общество неуравновешенным, неспособным видеть реальные проблемы.
Против неумолимых механизмов реальных репрессий не сражаются с помощью показа порнографических и ужасных сцен. Они не позволяют понять реальные механизмы, за исключением самого фильма "Холокост" как грубой попытки захвата идеологической власти священным союзом манипуляторов массовым сознанием. "Вот о чем думайте! Смотрите, и если не заучите наш урок, то же случится с вами!"
Манипуляции со зверствами доводят чувствительного зрителя до одурения или вырабатывают броню бесчувственности, лучшего союзника любого тоталитаризма. Реакция типа "Все это дело прошлое" или "Гитлер? Не знаю, кто такой" - это здоровая реакция.
Единственный устойчивый результат показа "Холокоста" тот же, что достигается любой военной пропагандой: убедить тех, кто участвует в конкретных механизмах подавления, что то, в чем они участвуют, это ерунда по сравнению с тем, что делал мифический враг: нацисты. Речи и намерения энтузиастов "Холокоста" не меняют в этой ситуации ничего.
Что знают французы о зверской расправе с демонстрацией "французов североафриканского происхождения" против прекращения огня 17 октября 1961 г. в Париже и его окрестностях?
Что знают французы об условиях жизни сотен тысяч алжирцев всех возрастов, согнанных в лагеря, и что с ними стало бы, если Франция ввязалась в припадочную войну и поставила на карту существование нации?
Но этого не случилось, французская буржуазия и ее государство предпочли мир без заметного снижения уровня "жизни" французов. Однако и в этой сравнительно благополучной обстановке Алекс Москович заявил на парижском муниципальном совете: "Пять миллионов французов могут со дня на день лишиться своего имущества и своей жизни из-за обстоятельств, которых они не хотели и которые возникли не по их вине". Москович предложил радикальный способ устранения этой угрозы: "Все вражеские агенты должны быть высланы с территории метрополии. Вот уже два года, как мы требуем, чтобы нам дали возможность это сделать. Вопрос о том, что нам для этого нужно, ясен и прост: разрешение и достаточное количество кораблей. А как пустить эти корабли ко дну это уже, к сожалению, вне компетенции парижского муниципального совета".
Посмотрев "Холокост" любой французский солдат, воевавший в Алжире, даже если он участвовал в карательных операциях, будет убежден, что он радикально отличается от нацистов. Но он отличается от таких нацистов, какими их изображают, а сами они такими не были. В любом случае он скажет: "По крайней мере, у нас не было газовых камер".
Однако в провинции Оран несколько сот алжирцев были заперты в винных погребах и задохнулись от углекислого газа. Те, кто их запер кучей в тесном помещении, знали об этом? Ничто их не забеспокоило во время агонии несчастных?
Об этом не захотели знать. Расследование было поверхностным и безрезультатным. Но будь это немцы, тем паче нацисты, никто ни на минуту не усомнился бы в их виновности".
Последовал неизбежный ответ в "Либерасьон" от 8 марта 1979 г., но создается впечатление, что он был адресован не автору письма, а газете "Минют":
Когда антисемитизм выходит наружу.
Газета "Либерасьон" опозорилась. Она опубликовала вчера такой текст о фильме "Холокост", который смердит, в котором выходит наружу антисемитизм. Это право автора, П. Гийома, быть антисемитом на уровне убеждений или подсознания. Но наше право - и это должно быть нашей обязанностью - не публиковать такие тексты. Тем более автор сам директор издательства "Ла Вьей Топ", так пусть печатает свои "мнения" у себя. Свобода выражения своих идей от этого ничуть не пострадает. Эта пресловутая свобода не может служить ширмой для прикрытия того факта, что с "Либерасьон" такое случается уже не впервые. Время от времени затхлый запах антисемитизма вырывается наружу, неумело прячась под покровом нонконформизма. Это вопрос не только идей, но и тона. Уже было дело Флатто Шарона: целью не было выражение антисемитских взглядов, но тон был антисемитским... И сегодня в номере, который вы держите в руках, Ги Хоккенгейм комментирует дебаты в крайне легковесном тоне: от этих дебатов, мол, уже живот болит. Это из тех случаев, когда налицо антисемитский подтекст, а не открытое выражение антисемитизма. Вчерашний текст "Что знают французы о массовых убийствах в Сетифе?" это уже слишком. Я не собираюсь спорить с антисемитами и не понимаю, почему "Либерасьон", моя газета, спорит с ними. Им место в "Минют".
В названной статье обращают на себя внимание две вещи. Во-первых, известный аргумент, что не одни евреи страдали, но они всегда требуют для себя первое место на "хит-параде ужасов", но гнусному выражению Хоккенгейма. Можно оспаривать этот аргумент, и его оспаривали в ходе дебатов на экране. Когда говорят, что ужасы переживали все, это становится подозрительным, потому что явная цель подобных рассуждений - замутить воду. Те, кто сетует о том, что весь мир - театр ужасов, заявляют, как Пьер Гийом, что "депортация "мешающего" меньшинства - отнюдь не исключительный факт в истории", напоминают об алжирцах Сетифа, немцах Дрездена и испанских республиканцах, делают это не ради них, а для того, чтобы евреи заткнулись. Потому что когда евреи говорят об этом, под пером писателей такого рода это сразу же становится "пропагандой" в соответствии с устойчивым стереотипом евреи-пропаганда: "Извращенные манипуляции с нечистой совестью не приводят ни к чему, кроме новых крестовых походов". Дело сделано: все это - "манипуляции". Допустим, это лишь мнение. Но читая текст дальше, мы встречаем исторический тезис: "Историей не установлено, что Гитлер отдал приказ уничтожить хотя бы одного еврея только потому, что он еврей". Итак, евреев не истребляли "только потому, что они евреи". Удивительный аргумент! Остается добавить, что евреев вообще не истребляли. Здесь я остановлюсь. Я не хочу дискутировать с Гийомом. Он высказывает не "свободное мнение", а утверждение, притом явно ложное. Можно думать что угодно об истреблении евреев или цыган, но нельзя пытаться внушать, как Фориссон, что никакого истребления не было, или как П. Гийом, что его, может быть, и не было (он говорит только о депортациях), а если оно и было, то вовсе не по тем критериям, что это евреи или цыгане. "Либерасьон" нет никакого смысла публиковать подобные статьи. Наоборот, есть все основания, и я перечислил их выше, их не публиковать. Свобода выражения мнений не означает свободу говорить невесть что, во всяком случае, в нашей газете".
Этому начинающему цензору утер нос Жан-Пьер Карассо ("Либерасьон", 12 марта 1979 г.). На этом публичные дебаты временно закончились, потому что никто больше не осмелился их возобновить.
Когда антисемитизм выходит наружу, люди с чистой совестью могут вздохнуть спокойно.
Недавно "Либерасьон" опубликовала - вопрос принципа - письмо Габи Кон-Бендита. Очень хорошо; это не было промахом, это нужно было сделать, притом именно в "Либерасьон". Но когда наш товарищ Пьер Гийом внес малейшую дисгармонию в большой хор рыдающих о холокосте, сразу же было брошено веское обвинение: это антисемит! Правда, обвинитель принял меры предосторожности: может быть, антисемит "на уровне подсознания". Пора, черт возьми, покончить с этим терроризмом, этим шантажом, - я настаиваю на этих определениях.
Моя фамилия - Карассо. Если бы моему отцу не удалось убедить благожелательного чиновника мэрии в 1941 году, что Леви это мусульманское имя его отца (!), я звался бы Леви-Карассо. Этого достаточно для докторов юридических наук? Мне дадут слово?
Я убежденный сторонник искоренения иудаизма, равно как католицизма, христианства, мусульма... и т. д. вплоть до анимизма включительно. Когда я читаю заголовок в "Монде" от 8 марта "Новые казни гомосексуалистов в Иране", я говорю себе, что Адольф должен радоваться на развалинах своего бункера, и мои антирелигиозные убеждения укрепляются. Когда мне рассказывают (я не настолько порочен, чтобы присутствовать при подобных клоунадах), что мадам Вейль заявила, что лагеря в СССР это совсем другое, потому что заключенные в них осуждены за идеи, или когда я узнаю на следующий день, что антисемит Эрсан в заголовке на на всю газету, которой он владеет незаконно, выражает госпоже министру свое удовлетворение ее действиями, а та находит его заявление "потрясающим", я говорю себе, что должны же быть какие-то пределы приличия для той разнузданной кампании по внесению беспорядка в мозги, которая подменяет собой идеологию и служит костылями для умирающего капитализма (да, да, я принимаю желаемое за действительное).
Я думаю также, вместе со знаменитым антисемитом, похороненным в Англии (имеется в виду Карл Маркс), что "подлинная общность людей в том, что они люди". Я думаю, что все, кто противится воплощению в жизнь этой общности, принимают сторону моих врагов, и когда этими врагами являются евреи, то именно по той причине, что я не антисемит и не могу им быть, я не боюсь называть их врагами.
Когда барон Ги де Ротшильд пишет, что чувствует себя чужим в Израиле, посмеет ли объявить его антисемитом знаменитая чета охотников за нацистами, Беата и Серж Кларсфельды (это более увлекательно, чем охота на детенышей тюленей, не правда ли?)? Могут ведь... Во всяком случае, он быстро отрекся от сказанного, этот барон, испугавшись криков негодования, которые он наивно вызвал.
Мои амбиции заключаются в том, чтобы нигде не чувствовать себя чужим. Но я заявляю, что чувствую себя совершенно чужим везде, где меня лишает моей человеческой сути гнусная система, господствующая на всей планете, и я требую - вы меня слышите, г-н Брюнн (Карассо обращается к автору статьи "Когда антисемитизм выходит наружу"), требую для моих друзей и себя самого, как и для всех других, права обличать ее и не подвергаться за это глупым оскорблениям со стороны тех, кто сделал своей профессией борьбу за лучший мир, как они говорят".
В то же время в "Либерасьон" продолжалась закулисная дискуссия. Когда Жюльен Брюнн передал в газету свою статью, Пьер Гийом приложил к ней текст письма, которые приводится ниже. В нем открываются неожиданные аспекты дела, в частности, оказывается, что текст, опубликованный 7 марта, "Что знаю французы о массовых убийствах в Сетифе?" был написан в соавторстве с Фориссоном. Это доказывает, что Фориссон не был сумасшедшим, как позже стали писать в "Либерасьон". Это письмо никогда не было опубликовано:
"Благодарю вас за публикацию моего текста. Немного жаль, что вы не сохранили заголовок, которым я его снабдил: "Покончить с безумием или Зверства: способ осуществления". Дело в том, что этот текст имеет свою историю. Он не закончен. В нем в самом общем виде изложены классические тезисы революционного движения о войне, военной пропаганде и нацизме. Но он написан не для того, чтобы указать, как надо мыслить. Он написан в конкретной, трагической ситуации для того, чтобы найти практический выход из этой ситуации.
Я встретился с профессором Фориссоном в конце ноября. Я увидел перед собой отчаявшегося человека, готового окончательно замкнуться в параноидальном безумии, что вполне объяснимо. Но этот человек глубоко изучил свою тему (его архив это 200 кг. рабочих документов, вес изученных им текстов - несколько тонн) и работал в том же направлении, что и "Ла Вьей Топ", только ушел дальше (с 1970 года наше издательство разделяло, в основном, тезисы Поля Рассинье).
Нужно было срочно, несмотря на опасность новой, трудно поправимой неудачи, утвердить на практике:
1) право на гипотезу и ошибку для любых научных исследований;
2) право на бред для всех людей, если этот бред никому не приносит вреда, даже если Фориссон сумасшедший, антисемит или нацист.
К счастью, он не был ни тем, ни другим.
Однако, менее радикальная (на мой взгляд) часть редакции издательства "Ла Вьей Топ" отказалась связывать свою судьбу с делом, которое казалось им заранее проигранным. Они забывали, что речь шла не о защите Фориссона, а о защите наших принципов на практике.
Моих сил было недостаточно для выполнения этой задачи, особенно силы характера (я сам готов был сломаться), поэтому было жизненно необходимо для развития ситуации получить поддержку и согласие подписаться под одним текстом ото всех, без уступок и двусмысленностей.
Этот текст должен был включать в себя пресловутую фразу, которая, как казалось, делала позицию Фориссона незащитимой: "Гитлер никогда не отдавал приказа об уничтожении хотя бы одного еврея только потому, что он еврей", и доказать, что эта фраза правдива, даже если Гитлеру было наплевать, что станет с евреями на практике.
Делая это, я доказал на практике, что готов следовать за Фориссоном до конца, а также показал ему, что он дошел до точки, за которой он уже не может больше не интересоваться человеческим значением его научных истин. Нужно было также доказать всем, что Пьер Видаль-Наке, которые возглавил в "Монде" от 21 февраля 1979 г. крестовый поход историков против Фориссона, отнюдь не подонок, наоборот, наши цели в конечном итоге совпадают.
Этот текст был прочитан и одобрен редакцией "Ла Вьей Топ". Затем его прочел и исправил Фориссон (первоначальный вариант содержал недостаточно обоснованные цифры) и безоговорочно одобрил.
Почувствовав поддержку, Фориссон снова стал нормально питаться и параноидальные симптомы у него полностью исчезли.
Таким образом, текст, который вы опубликовали, представляет собой общий текст Фориссона и редакции "Ла Вьей Топ". Он утверждает на практике то, что позволит возродить революционную теорию: "Никогда не отбрасывайте то истинное, что содержится в словах противника, по той причине, что известно, что в них содержится и ложь" (Райх).
Минуя частичные истины, углубляя их, мы приходим к универсализму, не отрицая того, что мешает, и заключая политические компромиссы. Я надеюсь, что не слишком утомил вас своими требованиями пунктуальности.
P.S. "Ла Вьей Топ", книгоиздательство, основанное мною, закрылось в 1972 г.
В историческом плане "Ла Вьей Топ" не принадлежит никому и не является формальной группой. Это движение, которое изменяет существующие условия. Эта концепция охватывает всех тех, кто участвует индивидуально, на свою личную ответственность, в развитии ситуации. Идея более или менее "радикальной фракции" - не шутка и не лишена смысла".
В связи с отказом "Либерасьон" публиковать это письмо, которое показывает, что газета напечатала Фориссона, не зная об этом, ситуация стала обрастать слухами, вроде того, что Пьер Гольдман отказался сотрудничать, даже эпизодически, в органе, в котором пишут "антисемиты". Пьер Гийом и Жан-Габриэль Кон-Бендит направили тогда следующий текст в службу объявлений "Либерасьон":
"Поддержка, оказанная Жаном-Габриэлем Кон-Бендитом и издательством "Ла Вьей Топ" профессору Фориссону нанесла многим душевную травму и создала ситуацию, потенциальное развитие которой непредсказуемо.
ЛИКА обвиняет профессора Фориссона в том, что он фальсификатор. Если кто-нибудь представит доказательство того, что профессор Фориссон совершил хотя бы одну фальсификацию, Жан-Габриэль Кон-Бендит и "Ла Вьей Топ" обязуются немедленно порвать с ним и приложат столько же усилий, чтобы известить всех об этом, сколько прилагали до сих пор, поддерживая его".
"Либерасьон" сразу же отказалась печатать это объявление. "Монд" согласился дать его как рекламное за 1500 франков, но тоже отказался после вмешательства дирекции.
Предложение было сделано в марте 1979 г. Оно остается в силе.
Выяснением дела занялись и элементы, которые можно назвать ультралевыми. В марте, в частности, в Лионе появились листовки с заголовком: "Необходимы ли газовые камеры для нашего счастья?" После подведения итога споров по этому делу, в ней говорилось:
"Профессор Фориссон - одинокий человек. Никакая группа или организация не поддерживала его и не поддерживает. Среди тех, кто выступил в его защиту в форме писем в прессу или свидетельств, - только убежденные антифашисты и антирасисты (Жакоб Ассу, Жозе Бенаму, Ж.-П. Карассо, Ж.-П. Шамбон, Ж.-Г. Кон-Бендит, А. Денес, П. Гийом, К. Мартино, В. Монтей, Ж.-Л. Редлинский и др.).
Не пора ли задуматься?
Все, кто знаком с этим делом, знают, что профессор Фориссон - враг тоталитаризма. Они знаю также, что он только продолжает работу по опровержению слухов, начатую Полем Рассинье (безупречным участником Сопротивления) в отношении лагерей Бухенвальд и Дора, где он сам пробыл 19 месяцев (его арестовали в октябре 1943 года, 11 дней пытали в Гестапо, он вернулся инвалидом на 95%) и Ж. Гинзбургом в отношении Майданека, куда он был депортирован как еврей вместе со всей семьей.
Все, кто знаком с этим делом, знают, что Фориссон - добросовестный человек, убежденный, как и Рассинье и Гинзбург, что с газовыми камерами или без них гитлеровские концлагеря были концентрацией ужасов, может быть, еще более страшных, чем показывают в сенсационных фильмах.
И если "еще плодоносить способно чрево, родившее гада", действительно ли идет борьба против "возвращения зла", когда это безопасная борьба против одинокого человека, против трупа или призрака нацизма, а не борьба с самим этим "чревом", которое нигде на планете не уничтожено и продолжает порождать ужасы и зверства, отличные от зверств выдуманного или реального нацизма, который в той форме никогда уже больше не возродится.
В действительности одно зверство может скрывать за собой другое. Постановка спектакля об абсолютных ужасах не призвана ли замаскировать все прочие?
Официальной истины в истории не может быть. Запрет на профессии еще хуже чем то зло, с которым якобы борются этим способом.
Подписано: Люди без званий".
Ходило по рукам также "Последнее признание, поступившее из дома мертвых после долгих споров между Галилеем, П. Рассинье, Иисусом Христом, Карлом Марксом и Клаузевицем":
"Я, Робер Фориссон, сын покойного Робера Фориссона, пятидесяти лет, представ лично перед этим судом и стоя перед вами, Высочайшие и Почтеннейшие Судьи, по вызову святой ЛИКА и Святейших Ассоциаций бывших заключенных и жертв нацизма, Великих Инквизиторов всего Человечества, борцов против Нацистской Порчи, опустив глаза на Отчет Герштейна, которого я касаюсь своими руками.
Клянусь, что я всегда верил, верю и, Милостью Антифашизма, буду верить во все, что считает истинным, что проповедует и чему учит Святая апостольская и резистанская ЛИКА.
Но, поскольку, после того как Святое Телевидение передало мне приказ не верить больше ложному мнению, будто существование газовых камер для уничтожения евреев это простая догадка, основанная на слухах и противоречивых признаниях, многие из которых признаны ложными самой Святой ЛИКА; не поддерживать, не защищать и не проповедывать ни устно, ни письменно это лжеучение; после того, как меня предупредили, что это лжеучение противоречит Святым Официальным Тезисам; и поскольку я писал и печатал различные тексты, в которых излагал это осужденное учение, выдвигая в его защиту весьма убедительную аргументацию и не предлагая никакого окончательного решения, я был по этой причине заподозрен в ереси, то есть в том, что я утверждал и верил, будто газовые камеры, придуманные специально как промышленные орудия убийства людей, никогда не существовали.
Поэтому, желая стереть в мыслях Инквизиторов и всех верных Антифашистов это подозрение, справедливо выдвинутое против меня, я отрекаюсь с искренней антифашистской верой ото всех названных заблуждений и ересей и ото всех прочих заблуждений и ересей, противных Святому Сопротивлению; я клянусь в будущем не утверждать ни устно ни письменно ничего, что бы могло навлечь на меня подобные подозрения, и если я встречу еретика или человека, подозреваемого в ереси, я донесу об этом Суду, Святой ЛИКА или Полиции по моему месту сопротивления.
Я также клянусь и обещаю выполнять и строго соблюдать епитимью, которую наложит на меня суд; и если я нарушу одно из этих обещаний или одну из клятв, пусть на меня обрушатся все кары, которым Святое Сопротивление и другие общие и частные Учреждения подвергают подобных преступников.
С помощью Святого Телевидения и оригинального документа Герштейна, которого я касаюсь своими руками.
Я, нижеподписавшийся Робер Фориссон, отрекаюсь, клянусь, обещаю и обязуюсь делать так, как сказано выше; с верой в это, чтобы удостоверить истину собственноручно, я подписываю данное заявление о моем отречении и зачитываю его, повторяя слово за словом, в Париже, во Дворце правосудия (дата)".
Сторонники Бордиги перепечатали статью 1960 г. "Освенцим или большое алиби" с таким примечанием ("Программ коммюнист", № 11, переиздана отдельной брошюрой в 1979 году): "Статья, которую мы перепечатываем, выявляет действительные корни уничтожения евреев, корни, которые не следует искать в области "идей", а в функционировании капиталистической экономики и в общественных антагонизмах, которые она порождает. В этой статье показано также, что, если германское государство было палачом евреев, то все буржуазные государства тоже несут ответственность за их гибель, хотя теперь проливают о ней крокодиловы слезы".
"Ла Герр сосиаль", № 3, июнь 1979 г. воспроизвела большие отрывки из этой статьи для распространения этого текста в Лионе. Предисловие к ним было озаглавлено:
"Несколько десятилетий назад Европа была охвачена волной антисемитизма. Прежде чем нацисты депортировали часть еврейского населения, над евреями уже нависла угроза потерять имущество и работу. Еврейским профессорам не разрешали преподавать. Если сегодня весь мир осуждает эти преследования, то в ту эпоху, надо отметить, отнюдь не весь мир этому противостоял.
Времена изменились. Любые попытки антисемитизма поднять голову в Европе, сразу же наталкиваются на сопротивление левых, университетских кругов и государства. Достаточно было слуха, что профессор 2-го Лионского университета Робер Фориссон высказывает примерно те же идеи, что и комиссар правительства Виши по еврейским вопросам Даркье де Пельпуа, чтобы газеты напечатали время его лекций, а "доброхоты" помешали ему читать курс французской литературы, а его начальство, чтобы сохранить спокойствие в университете, временно отстранило его от преподавания.
Несомненно, в этом или в будущем году его вообще выгонят из университета. Нарушена не только его профессиональная карьера, ему угрожают и в личной жизни, через его семью, как "грязному нацисту". Некоторые находят такие методы достойными сожаления, но считают, что нельзя же безнаказанно защищать любое мнение: хорошо известно, к чему это может привести. Фашизм и расизм один раз уже прошли. Теперь они не пройдут. Линия Мажино устоит.
Но в прошлом уже бывало, что линию Мажино просто обходили. Не поступают ли сегодня противники Фориссона с ним сегодня так, как нацисты поступали с евреями?
Даркье де Пельпуа, который спокойно заканчивает свои дни в Испании, организовывал депортацию евреев. Фориссона сравнивают с Даркье, но разве Фориссон хоть кого-нибудь депортировал? Нет, преступление Фориссона заключается в том, что он считает, что нельзя говорить о геноциде в строгом смысле слова, а "газовые камеры" - это легенда. Это и в самом деле близко к тому, что говорил Даркье в интервью журналисту "Экспресса". Но что ставят в вину Даркье: участье в депортации евреев или эти высказывания? Мнения Даркье и Фориссона по некоторым вопросам могут совпадать, но это не повод для того, чтобы делать Фориссона сообщником Даркье.
В основе всего этого лежит постулат, согласно которому существование "газовых камер" - абсолютно неоспоримый факт. Ставить его под сомнение могут только нацисты и антисемиты. Если Фориссон следует по стопам Даркье и если он не замаскированный антисемит, значит, он просто опасный сумасшедший. С самого начала отбрасывается идея, что сомнение в существовании "газовых камер" может быть вызвано не стремлением прикрыть зверства и снять вину с себя, как у Даркье, а желанием найти истину.
Достаточно этого желания и ознакомления с данным вопросом, чтобы стало ясным, что существование "газовых камер" факт отнюдь не столь очевидный, как нам об этом говорят. Изучение технических условий подобных операций, противоречия в признаниях бывших эсэсовцев делают "доказательства" весьма хрупкими. Те, кто выдает себя за специалистов по этому вопросу и кого дружно поддерживает пресса, об этом знают и потому пытаются помешать дебатам.
Сомнение в существовании "газовых камер" возникло не у крайне правых. Его высказал первым Поль Рассинье, которого не нужно представлять: это участник Сопротивления с самого его начала, его арестовали и пытали в Гестапо, а потом отправили в Бухенвальд. Переход от дела Даркье к делу Фориссона показывает, как действуют СМИ, но ничуть не проясняет вопрос о "газовых камерах". Даркье пользовался Рассинье, чтобы снять вину с себя, а пресса пользуется Даркье, чтобы дискредитировать истину и не спорить с самим Рассинье.
Легенда о "газовых камерах" была сделана официальной в Нюрнберге, где нацистов судили их победители. Ее первое назначение заключалось в том, чтобы сталинско-демократический лагерь мог доказать свое абсолютное отличие от лагеря нацистов и их союзников. Антифашизм позволял ему оправдывать свои собственные военные преступления и многие позорные действия, совершенные после войны теми, кто якобы спас мир от варварства.
В тревожные времена, в которые мы живем, напоминающие предвоенную ситуацию, за отсутствием возможности раскрыть действительные причины существующих проблем, возникает необходимость в поисках козлов отпущения. В первое время, ради того, чтобы "это не могло повториться", оживляли военную пропаганду и кричали о варварстве побежденных. Но капитал по мере углубления кризиса почувствовал революционную опасность и стал испытывать необходимость в том, чтобы указать населению более конкретных врагов и возложить всю ответственность на ту или иную внутреннюю группу или того или иного внешнего врага.
Наша позиция заключается в том, чтобы всеми силами препятствовать экспериментам по созданию напряженности и включению механизмов ненависти. У нас есть лишь один враг: капиталистические производственные отношения, которые господствуют на всей планете, а не та или иная общественная группа. Буржуа и бюрократы - наши враги не как личности, а лишь в той мере, в какой они отождествляют себя со своими прибылями и должностями и защищают классовое общество.
Подозревают, что Фориссоном манипулируют крайне правые. Но мы, революционеры, в любом случае намерены его поддержать и не ради абстрактного права на свободу выражения своих идей или на преподавание и не просто из человеческой солидарности, а потому что на Фориссона нападают за то, что он ищет истину.
Но не приведет ли поддержка Фориссона и его исследований к оживлению антисемитизма? Главное - узнать правду. Можно ли ради того, чтобы помешать возрождению антисемитизма, рисковать, делая правду монополией антисемитов? Это опасная игра. Правда и ее поиск не могут быть антисемитскими.
Благодаря слухам, вызванным прессой, нельзя будет долго отмахиваться от вопроса о существовании "газовых камер", и сомнения в официальной истине неизбежно пойдут своим путем. Мы считаем, что нужно ускорить развитие ситуации, чтобы оно не шло мелкими шажками, путем уточнения деталей, что уже делается несколько лет и не затрагивает ни ложь одних, ни спокойную совесть других, а третьим позволяет довольствоваться какой-то новой философией. Дело не в самой конкретной лжи, а в том, как заменить ее истиной, когда придет время. Надо помешать тому, чтобы это стимулировало антисемитизм. Лучший способ - не оставлять истину крайне правым, доказать, что евреи тоже защищают то, что считают истиной, даже если она противоречит мифологии холокоста. Нужно объяснить, какие реальные социальные механизмы вызвали антисемитизм, депортацию и уничтожение в концлагерях евреев и неевреев, доказать, что борьба против любого расизма быстро ослабевает и становится поверхностной, если она не является борьбой непосредственно против капитала".
За этим предисловием следуют отрывки из статьи "Освенцим или большое алиби".
"Из 50 книг, посвященных Германии, в обычной муниципальной библиотеке 30 рассказывают о периоде 1939_45 гг., из них 20 - о депортации. У широкой публики создается представление о лагерях как о царстве ужаса в чистом виде, подчиненном одной лишь логике ужаса. Оно основывается на апокалиптическом описании жизни в лагерях и на историческом анализе, согласно которому нацисты планировали уничтожение миллионов людей, в частности, 6 млн евреев. Некоторые авторы, такие как Давид Руссе, идут еще дальше: нацисты хотели не только убивать "недочеловеков", но и довести их до деградации путем организованного унижения...
Первая цель выдвижения на первый план нацистских преступлений - оправдание Второй мировой войны и вообще защиты демократии от фашизма: Вторая мировая война изображается не как конфликт между нациями или империализмами, а как конфликт между человечеством с одной стороны и варварством с другой; нацистские руководители, говорят нам, были чудовищами и преступниками, захватившими власть. Тех, кого захватили после поражения, судили в Нюрнберге их победители, которым важно было доказать стремление нацистов к массовым убийствам. Разумеется, на всех войнах убивают, но нацисты хотели убивать. Это самое худшее, и в этом их обвиняли с самого начала. Привлекая на помощь морализм, их обвиняли не в том, что они вели войну, потому что любое уважающее себя государство может себе это позволить, а в том, что они были садистами. Интенсивные и смертоносные бомбежки Гамбурга, Токио и Дрездена, две атомные бомбы, все эти убийства оправдывались как необходимое зло во избежание других массовых убийств, ужасных тем, что они осуществлялись систематически. Сравнение нацистских военных преступлений и практики их победителей было невозможным. Утверждать противоположное значило уже становиться, сознательно или бессознательно, соучастником этих преступлений и делать возможным их повторение. Оправдание войны 1939_45 гг. это не мелочь: нужно было придать смысл этой неслыханной бойне, повлекшей за собой десятки миллионов жертв. Разве можно было сказать, что это нужно было для того, чтобы помочь капитализму оправиться от кризиса 1929 года и снова встать на ноги? Нынешние антифашисты поддерживают это оправдание; оно помогает и левым оправдывать свое соучастие в системе...
Смерть депортированных выдвигается на первый план, чтобы забыли о том, что ежегодно от голода умирают во всем мире миллионы людей. Главный редактор немецкого журнала "Штерн" Наннен заявил по поводу антисемитских преследований: "Да, я знал об этом, но я был слишком труслив, чтобы протестовать". Он рассказал, что его жена, посмотрев фильм "Холокост", заплакала и вспомнила о том, как тогда, когда ей было всего 20 лет, она получала продукты без очереди, а еврейки стояли в очереди. И сегодня есть люди, которые стараются пролезть без очереди, а мы не должны об этом знать. Недавно Жан Зиглер, представляя книгу Рене Дюмона "Уничтоженное крестьянство, разоренная земля", сказал, что "одного мирового урожая зерновых 1977 года - 1400 млн. т. - хватило бы, чтобы накормить 5_6 млрд. людей. А нас сейчас на Земле немногим более 4 миллиардов, и каждый день 12 тысяч человек умирают от голода".
Нацистов обвиняют в том, что они организовывали убийства по-научному и убивали во имя науки, проводя медицинские опыты на людях, как на морских свинках, но эта практика ни в коей мере не была их монополией. На следующий день после Хиросимы газета "Монд" вышла с заголовком "Научная революция".
Но идеология это не только выпячивание отдельных фактов в пользу победителей и в ущерб побежденным, противопоставление прошлых страданий нынешним. Эти оправдания - часть общей концепции, порожденной капиталистическими общественными отношениями и окутывающей тайной их природу. Это общая концепция и демократов, и фашистов. Она сводит социальное расслоение к вопросу о власти и трактует нищету и ужасы как результаты преступлений. Эта концепция систематизирована антифашистской, антитоталитарной, но, прежде всего, контрреволюционной мыслью. То, что пролетариат перестал быть революционной силой, а не весьма слабая фашистская опасность, придает этой идеологии ее силу и позволяет ей переделывать историю к своей выгоде. Театральные постановки и исторические фальсификации - не сталинская монополия. Они процветают и в демократических условиях свободы мысли.
Наша задача не в том, чтобы исправить перекосы или установить точное число жертв. Нацистские преступления это, по сути своей, преступления капитала, а их список можно продолжать до бесконечности, вынося приговор системе. Не подлежат прощению и преступления государства во имя фатальной общественно-экономической необходимости с помощью людей, не ведающих, что творят. Нужно отойти от политико-юридического взгляда, от повторения тезиса, что виновато общество, т. е. все и никто. Обвиняемым должен быть капитал. Необходимо разоблачить этот спектакль, с помощью которого система, т. е. политики и интеллектуалы, использует порожденные ею же беды и ужасы, чтобы защитить себя от реальной критики этих бед и ужасов...
Надо читать Рассинье.
Концлагеря это продукт капитализма не только по своему происхождению, но и по своим функциям. Значение произведений Поля Рассинье, в частности, книги "Ложь Одиссея", заключается в том, что они дают материалистическое представление о жизни и смерти в лагерях.
Поль Рассинье (1906_1967) вступил в компартию в 1922 г., но присоединился к левой оппозиции и был исключен в 1932 г. От левых коммунистов он перешел к социалистам и участвовал в Левом революционном движении Марсо Пивера. Перед лицом военной угрозы он защищал пацифистские тезисы. Когда началась война, он сразу примкнул к Сопротивлению. В октябре 1943 г. он был арестован Гестапо, подвернут пыткам и провел 19 месяцев в лагерях Бухенвальд и Дора, откуда вернулся инвалидом.
После войны Рассинье писал в пацифистских, анархистских, а также в крайне правых органах. Его книги о концлагерях издавались за счет автора или крайне правыми издателями. Это ставят ему в вину те, кто хотел бы, чтобы его вообще не издавали. Большинство книг Рассинье распродано. Издательство "Ла Вьей Топ" намерено переиздать "Ложь Одиссея".
В 1962 г. во введении к книге "Настоящий процесс Эйхмана, П. Рассинье так объяснял свою позицию: "Война окончилась, но пока лишь немногие думают, что необходимо перейти к строгой критике рассказов об ужасах Второй мировой войны и тезисов о том, кто в ней повинен. Примечательно, что это люди, прежде всего, с правого фланга, причем они основывают свое поведение на тех же принципах, во имя которых левые интеллектуалы за 25 лет до того осуждали Версальский договор. Что касается левых интеллектуалов, то они, в подавляющем большинстве, одобряли Нюрнбергский процесс во имя принципов, которые во времена заключения Версальского договора они называли реакционными и упрекали правых за их поддержку. Это феномен не менее примечательный. В любом случае происходил курьезный обмен принципами. В этот процесс вписывается и моя личная драма". Все нужно было начинать с нуля: перебирать факты один за другим, изучать их в реальном виде и правильно укладывать в их исторический контекст... Я начал с исторического факта, о котором, поскольку я его пережил, я полагал, что знаю лучше других: с феномена концлагерей. Поскольку эта тема была самой актуальной и все общественные дискуссии сводились к ней, я думал, что лучшая возможность никогда не представится. И "Ложь Одиссея" была моим первым актом верности принципам левых 1919 года..."
"Газовые камеры".
Рассинье сначала стал известен и подвергся критике за то, что осмелился отрицать, что "газовые камеры" были орудием массового убийства. Мы не будем здесь воспроизводить полностью его аргументы и пытаться дать окончательный ответ на этот вопрос. Как и все, мы считали установленным фактом использование "газовых камер" для уничтожения людей в промышленных масштабах. Идея, что можно организовать блеф такого размаха на столь зловещий сюжет, не приходила нам в голову. Однако чтение Рассинье поколебало нашу уверенность. Еще больше потрясли нас дебаты, которые недавно имели место в прессе, точнее способ, которым препятствовали тому, чтобы они состоялись...
Оппоненты играют на уважении к мертвым и к страданиям выживших, а также на всеобщем страхе, как бы не оказаться на стороне палачей. Чтобы их не сочли за покрывателей преступлений, некоторые сами готовы убивать. Здравый смысл, который говорит нам устами Ленина, что нельзя долго обманывать множество людей, подсказывает нам, что в этом деле с "газовыми камерами" что-то неладно. Он говорит нам, что это было бы "слишком грубо", и засыпает на руках у чистой или нечистой совести...
Но разве нет свидетельств депортированных и признаний палачей? Многие люди в самом деле "видели" газовые камеры даже там, где, как теперь установлено, их не было. Но о них говорили повсюду. Что же касается признаний, то они сами по себе недостаточны. Эсэсовцы были побежденными, их иллюзии и их дело рухнули. Над ними довлела угроза казни, и они пытались снять с себя вину, ссылаясь на приказы, которые нельзя было найти, и на план, который они обязаны были выполнять. Услужливость перед следователями во многих случаях вознаграждается. Не будем даже говорить о пытках, хотя их применение в ряде случаев установлено. Пытками, кстати, не сломить людей, которые еще верят в свое дело. Когда же дело провалилось, минимального физического и морального давления достаточно, чтобы раздавить тех, у кого не осталось ничего, кроме желания услужить победителям и инстинкта самосохранения. То, что говорят о Бухарине, можно сказать и о Гессе, коменданте Освенцима, которого держали в тюрьме в Польше и казнили в 1947 году.
Рассинье постарался показать, что документы, на которых основывается вера в существование "газовых камер" и в их использование для уничтожения людей, подозрительны по происхождению и противоречивы, особенно в описаниях убийств в газовых камерах, по сравнению с реальными возможностями подобных операций.
Слухи о "газовых камерах" возникли в концлагерях. Причиною были чрезвычайно высокая смертность среди заключенных, частые пересылки из лагеря в лагерь, практика "отбора", целью которого было отделение нетрудоспособных от массы заключенных, и то, что крематории путали с "газовыми камерами". Свидетельства заключенных показывают, что они верили, что их отправляют в газовые камеры, когда менялось место расположения душа или когда их заставляли идти в больницу, но ничего такого с ними не случалось. Шоковый контраргумент: те, кого действительно уничтожили в газовых камерах, уже не смогли об этом рассказать. Эти слухи были систематизированы после войны, потому что это позволяло членам высшего нацистского руководства снять с себя вину и затушевать свою роль.
Но идеологическое значение "газовых камер" намного превышает частные интересы отдельных лиц. Поэтому нам придется покинуть низменную почву исторических исследований и возвыситься вместе с Жаном Даниэлем до уровня политической философии.
Как пишет издатель "Нувель Обсерватер" в своей редакционной статье от 6 ноября 1978 г. "Забвение запрещено", "кампания началась в 50-х годах с кропотливо написанной книги Поля Рассинье, французского парламентария социалистического толка, который сам недолгое время был в лагере. Самому Ж. Даниэлю кропотливость чужда, он скорее лирик, он не старается опровергнуть Рассинье. Ему достаточно обличить "крестоносцев расизма", которые используют аргументацию Рассинье. Кстати, Рассинье трудно опровергнуть, потому что нацисты - и это самое ужасное - совершили безупречное преступление: "Демоническая мечта Люцифера - технократа была задумана на высшем научном уровне. Разбивка приговоренных на группы, их транспортировка, организация лагерей, отбор для уничтожения - нигде не было никакой импровизации. Не осталось никаких следов: это был адский процесс безупречного преступления. Его специфика это его совершенство, его сущность - его радикализм. Оно внушает магический ужас, взывая к небытию и бесконечности. У расистов есть все основания бояться того, что их в этом обвинят. Это беспрецедентный акт, родившийся из ничего и не ведущий никуда".
Но, если верить Ж. Даниэлю, у нас есть еще шанс, потому что Франция опомнилась: "В таинственных глубинах коллективного подсознания есть смутное чувство того, что достаточно рухнуть вере в геноцид, и сразу же бурно проявится не только антисемитизм, но и скрытый расизм, жертвами которого могут стать все меньшинства, тот расизм, который погружает дух во тьму с неудержимым накатом черной волны в океане". Ну что тут скажешь? Поэт! Точнее, альбатрос, крылья которое еще слеплены мазутом, но он смелым рывком преобразует загрязненную поверхность СМИ во взлетный импульс, исходящий из глубин общественного бытия.
Один мало известный журналист, вооружившись спрятанным микрофоном и фотоаппаратом, взял интервью у старого подлеца, которому более или менее удалось заставить забыть о себе. Вся пресса ухватилась за это дело под предлогом дискуссии о педагогической пользе или вредности предания гласности расистских высказываний Даркье де Пельпуа, явно предпочитая обсуждать высказывания Даркье, чем серьезно спорить с Рассинье. Но во всей этой банальной истории никак не просматривается таинственное коллективное подсознание.
Опорой для Жана Даниэля в его безвоздушном пространстве служит Луи Мартэн-Шоффье, которого процитировал в своей проповеди в день Всех Святых архиепископ Марселя, может быть, для того, чтобы заставить забыть о молчании Ватикана в отношении нацизма. Мартэн-Шоффье, сказал архиепископ, "автор одного из самых прекрасных рассуждений о депортации: "Не нужно отвечать насилием на ненависть. Но забвение было бы отступлением. Забвение запрещено. Нельзя забывать то, что произошло, иначе забытое может случиться снова".
Пониманию экономических и социальных условий, которые привели к уничтожению людей в таких масштабах, противопоставляют миф о сознательном и демоническом плане. Борьбе против этих экономических и социальных условий противопоставляют необходимость воспоминаний. Якобы достаточно забыть, и все начнется снова. Коллективное подсознание, оно же СМИ, выступает таким образом в роли защитника от этого кошмара. Вот спектакль ужасов, который, будучи не в состоянии что-либо предотвратить, лишь делает зверства банальными и внушает публике чувство невозможности вмешаться. Это в прошлом или очень далеко, в любом случае это происходит на экране телевизора. Но это не просто пассивность и ощущение отдаленности, это также восхищение ужасами, которое умеет находить себе оправдание.
Но ужасы происходят не только на периферии нашего мира или за колючей проволокой концлагерей, они возникают из нашего образа жизни, из-за картин счастливого спокойствия, в форме преступлений, глупых несчастных случаев или патологического поведения. И этим смутно ощущаемым ужасам нужно придать смысл, превратить их в спектакль, чтобы попытаться управлять ими. Обращение к мысли о смерти, фундаментальному выражению коллективного или индивидуального подсознания, преследует ту цель, чтобы люди не думали о том, каким образом данный способ производства создает постоянную угрозу их уничтожения. Мы не будем даже говорить о ядерном оружии и других более ограниченных, но реальных угрозах смерти, скажем лишь о том смутном чувстве, что жизнь опасна, которое ощущают люди, отгородившиеся от общества и замкнувшиеся в рамках своей семьи, фирмы и т. п. Кризис делает экономическую ситуацию ненадежной. Люди боятся, что кто-то может занять их место, и срывают зло на козлах отпущения.
Если, к несчастью, создастся такая же ситуация, как в Германии, где кризис выкинул на улицу 7 млн. безработных, и если не будут ликвидированы капиталистические производственные отношения, есть все шансы возрождения сильного, даже государственного расизма. И есть все шансы, что большинство нынешних интеллектуалов-антифашистов станет тогда расистами и найдет этому оправдания.
Гитлеровский антисемитизм изображают как уникальный факт в истории, чтобы заставить забыть обо всех ужасах нашего мира и, прежде всего, окружить тайной их природу. Указывают на особые условия, которые предшествовали захвату власти нацистами. Раймон Арон говорит ("Франс-Суар", газета бывшего антисемита Эрсана от 15 февраля 1979 г.): "Если мы хотим избежать банализации, нужно настаивать на том факте, что нацизм представлял собой уникальное явление. Он один выработал, по решению нескольких лиц, план уничтожения целого народа. Может быть, Сталин перебил больше народа, но именно после гитлеровских преступлений мы стали бояться людей. Мы все еще в ужасе от того, что такое было возможным. Поэтому нужно говорить не о банализации, а о том, что в какой-то мере мы все в этом участвовали".
Жан Даниэль учит нас, что в этом массовом уничтожении людей было что-то сатанинское. Раймон Арон говорит нам, что после того, как это произошло, мы стали бояться людей и что каждый из нас в этом участвовал. Сатана внутри каждого из нас: это возрождение учения о первородном грехе...
История сама - исторический продукт. Изображение прошлого это результат отбора и толкования фактов в зависимости от природы конфликтующих сил и изменений их соотношения. Так во Франции школьная история от Верцингеторикса до де Голля делает упор на национальном факторе и затушевывает классовую борьбу. Общий конформизм уверен, что сегодня историческая наука окончательно порвала со всякими легендами о происхождении и излагает хронологическую последовательность установленных фактов. Но если картина прошлого восстанавливается научными методами, это более чем когда-либо делается под эгидой государства.
Картина Второй мировой войны и концлагерей, при всей силе изображения, которую придают ей СМИ, призвана оправдать настоящее. Капитал стремится немедленно узаконить все настоящее, непрерывно создавая нужное представление о себе самом с помощью современных производственных механизмов. Но эта картина может меняться. Капитал уступает истине, когда не видит больше нужды в той или иной конкретной лжи. Разоблачения, которые сегодня доставляют серьезные неприятности их авторам, завтра будут одобрены у других или у тех же авторов посмертно, когда время для этого созреет. Но для революционной теории проблема заключается не только в разоблачении той или иной конкретной лжи, но в показе механизмов, которые обеспечивают производство и воспроизводство данной идеологии и ее бреда".
"Лига борьбы против антисемитизма (ЛИКА) объявляет антисемитом каждого, кто произносит слово "еврей" (если это не делается в ритуальной обстановке в речи о мертвых). Отказывается ли эта Лига от любых публичных дебатов и оставляет ли она только за собой право решать без каких-либо объяснений, кто антисемит, а кто нет?"
(Жиль Делез, "Ле Монд", 18 февраля 1977 г.)
ЛИКА преследует Фориссона за фальсификацию истории. Нужно обладать очень высоким моральным авторитетом, чтобы претендовать на роль ревнивого стража истины. Я не очень хорошо знаю эту организацию. Приняв в 1963 году участие в создании комитета борьбы против апартеида, я потом на протяжении нескольких лет находился в "рабочих" отношениях с разными антирасистскими организациями. Не помню, чтобы я встречался тогда с людьми из ЛИКА. Но у нас были связи с МРАП (Движением против расизма и за дружбу между народами) и, насколько я понял, отношения между МРАП и ЛИКА были отнюдь не дружескими. Этим, возможно, объясняется неучастие ЛИКА в ряде публичных акций против апартеида. Я не знаю причину этих антагонизмов и не интересуюсь этим. А тем, кто хочет знать больше, достаточно прочесть несколько номеров ежемесячника ЛИКА "Ле Друа де вивр" ("Право на жизнь").
В его майском номере за 1979 г. я прочел рецензию на фильм М. Симино "Путешествие на край ада" и был поражен не тем, что критик принимает украинцев за поляков, а его отзывом: "Это более чем отличный фильм. Это памятник". С моей точки зрения, это памятник глупости и расизма. И вовсе не обязательно таскаться по вьетнамским расовым полям, чтобы это понять. От критика не ускользнуло, что азиаты показаны в фильме в карикатурном виде как "бесчеловечные желтые, превращенные в роботов". "М. Симино не стремится влезть в шкуру вьетнамцев. Что это - отсутствие интереса или расизм?" Прямого ответа на этот вопрос критик не дает. А вопрос очень важный. Пускай большая пресса довольствуется этим сплошным враньем, пускай возрождает старую идею о "желтой опасности", потому что желтые стали красными, - все это вполне нормально. Но меня удивляет, когда газета, самый смысл существования которой - антирасизм, не стыдится солидаризироваться с таким явным расизмом. Критик хотел бы, чтобы такой же фильм сняли о войне в Алжире. Можно заранее предвидеть драки на выходе из кино...
Второй сюрприз это присутствие в редакции "Друа де вивр" в качестве заведующего отделом литературной критики Поля Жиневского. Это ярый сионист, но, похоже, его взгляды соответствуют взглядам всей редакции. Он кормится книгами, доказывающими, что "антисемитизм имеет ту же субстанцию, что и идеология левых", делая анархистов предшественниками Гитлера и утверждая, вопреки очевидности, что "левые - антисионисты по природе" ("Друа де вивр", апрель 1979). Все это выражение как минимум консервативных политических взглядов. Но есть еще и другое. Я знаком с писаниями этого обличителя левых о Южной Африке и имел случай заклеймить одну из его книг за несколько перлов.*
*Примечание. В 1967 г. я писал: "Хотелось бы показать, чего стоит последний опус присяжного певца апартеида во Франции Поля Жиневского "Черная книга - белая книга" (Париж, 1966), которую представляют как "досье по Юго-Западной Африке". Некоторые книги веселят, потому что в них находишь все, что ожидаешь найти: демонстрацию невежества в области истории и антропологии и демонстрацию глупостей. Настоящие народы это "Избранные народы" (стр. 26); "нацизм так же забыт в Виндхуке, как и в Бонне" (стр. 46). Автор подчеркивает, что он не расист, а доказательства? Он протестует против расовых стереотипов и поясняет: "Широкий и плоский нос банту не более "безобразен", чем прямой нос европейца: это орган, данный ему природой, чтобы он мог правильно дышать в болотах и влажных кустарниках, где жили его предки" (стр. 185). В недавней статье "Ответ еврея новым правым" ("Ле Монд", 3 ноября 1979) Жиневский буквально повторил эту фразу, только через 13 лет "банту" стал "негром", а "природа" - "эволюцией".
Следует сказать, что защитников апартеида во Франции мало. В ту эпоху, кроме нескольких крайне правых, Жиневский был единственным пропагандистом Претории, задолго до Жака Сустеля. "Нужно помогать Южной Африке, а не нападать на нее" (цит. соч. стр. 131), потому что для нее апартеид это своего рода "принудительный сионизм" в виде возвращения "банту" в "национальные очаги", бантустаны, горячим приверженцем которых является Жиневский. Руководителей Южной Африки Сустель и Жиневский отказываются называть расистами. Но кто будет отрицать, что проводимая ими политика это законченное выражение современного расизма и что одним из своих корней она уходит в гитлеровскую политику? То, что антирасистская газета терпит в своей редакции писателя, который поставил свое перо на службу апартеиду, это парадокс, который выше моего понимания.
Но, если их антирасизм потускнел, то, может быть, люди из ЛИКА - кропотливые историки, строгие стражи объективности? Конечно, это не такая уж серьезная ошибка, когда они, говоря о падении Иди Амина ("Друа де вивр", май 1979), называют его "достойным подражателем нацистского расизма", но забывают упомянуть, что он пришел к власти при активной поддержке израильских спецслужб, которые и потом долго оказывали ему помощь. С Бокассой было то же самое. Но это, конечно, простая забывчивость. Однако, когда я вижу фотографию, изображающую нескольких арабов, которые сидят и беседуют, с подписью: "Несколько человек из 500 тысяч неевреев, живущих в Израиле в условиях полного гражданского равенства", я думаю, что здесь восторженное отношение к истине уступает место озабоченности. А когда я читаю в статье, сопровождающей эту фотографию ("Друа де вивр", март 1979): "Чтобы противопоставить сионизму политическую идею сходной природы, был выдуман миф панарабизма, основанный на мнимом единстве мешанины из самых разных стран", и далее, что "иллюзорное понятие арабского мира это расизм, скрытый или явный", я понимаю, что нахожусь в ведомстве сионистской пропаганды, которому наплевать на историческую правду. Можно понять сионистов, которым не нужна такая грубая пропаганда. Но, как и все доктринеры, люди из ЛИКА используют историю, если она их устраивает, а если нет, то грубо ее искажают. Курьезным образом газета, которая называется "Право на жизнь", пылает такой ненавистью к палестинцам, что становится ясным, что ее издатели выступают за право на жизнь только для своих.
В этой ненависти к врагам ЛИКА преступает границы закона. В том же "Друа де вивр" за март 1979 г. читаем: "Франсуа Бриньо вреден для цивилизованного общества. По экологическим соображениям его надо бы лишить права писать глупости". Названный Бриньо, который пишет в "Минют", получает полное право выражать такие же пожелания в отношении ЛИКА. "Друа де вивр" заходит и еще дальше: "Те, кто идет по стопам Даркье де Пельпуа, долго не проживут" (декабрь 1978 г.). ЛИКА присваивает себе право указывать, кто, по ее мнению, идет по стопам Даркье, и угрожать им смертью. По-моему, это подсудное дело.
Я считаю, что ЛИКА не имеет права претендовать на роль стража исторической истины. Она путает ее с политической пропагандой, а это очень неприятная смесь жанров.
| Мы, международного секрериата Организации Древных Любителей Рассказов о Войнах и Олокостях, публикуем данный тексте на всемирной сети, чтобы помочь всеобщему просвещению и поощрить научный труд. Мы поступаем бескорыстно и просим своих читателей умеренно употребить все материалы, полученные от наc.
Вы можете нам писать на электронный адрес: aaarghinternational-a-hotmail.com или по почте: PO Box 81475, Chicago, IL 60681-0475, USA. Для нас чтение книги в библиотеке ничем не различается от чтения на свемирной сети, так что чуствуемся в полном праве предоставить читателям книги, которые таким образом они будут в состоянии свободно обсуждать и оценивать. Авторы книг, опубликованных нами, вполне независимы друг от друга и ни в коем случае их отиетственность не может быть произванной, тем более что ввиду существующего цензурного закона в той или другой стране (например во Франции, в Германии, в Швейцарии), мы никогда не просим их соглашения, прежде чем публиковать какого-то текста. Мы требуем покровительства СТ. 19 Декларации прав человека: "Каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное выражение их; это право включает свободу беспрепятственно придерживается своих убеждений и свободу искать, получать и разпространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ." |
адрес страницы на сети: http://aaargh-international.org/russ/vhvp/vhvp5.html